Роман с Луной. Марина Москвина

>

      – Учти, когда ты соберешься жениться, я буду первая, кто предупредит о твоем характере.

      – А я буду первый, – он отвечал, – кто скажет тому, кто соберется положить цветок на твою могилу…

      Это мы шутим, конечно. Мальчик – чудо, идеальное воплощение моих грез. Мне всегда хотелось иметь много детей. Пять, может быть, или семь. Трое мальчишек и четыре девчонки. А ну как плохо, думала, – буйная поросль вокруг станет ветвями шелестеть?.. И все такие родные, близкие души – ближе не придумаешь. В Новый год – куча подарков под елкой, летом на электричке – ликующей толпой в Уваровку!..

      Но я боялась, вдруг у меня ничего не получится? А Кеша меня успокаивал:

      – Не стоит паниковать раньше времени. Бери пример с Федора Голицына из МОСХа – он дворянин, портретист, живописец. Федор сдал сперму на анализ, и этот анализ показал, что у него в принципе! не может быть детей. А у него их трое: Саша, Маша и Вова.

      Господи боже мой! Как я была счастлива, когда забеременела!

      Кеша со мной вечерами гулял по району. И с нами вечно увязывалась наша соседка Майя, у той назревала двойня. Ее мужу некогда было гулять, он известный в Москве сексопатолог – Марк Гумбольдт. Марк принимал население в две смены, у него очень хорошо шли дела. Хотя в те времена сексопатологи, танатотерапевты у нас не считались врачами первой необходимости, а специалисты по акупунктуре казались восточными иллюзионистами, способными проглотить шпагу или горящий факел.

      Черемуха цветет, одуванчики. А мы трое шествуем торжественно по улице. Причем Кеша такой горделивой вышагивал походкой, держа нас под руки, будто в этом положении не только я, а мы обе очутились исключительно благодаря его стараниям.

      Даже когда на седьмом месяце со мной случился острый аппендицит и мне сделали операцию под еле ощутимым наркозом, мы с Кешей ни на минуту не испугались, вдруг что-то приключится ужасное. Правда, я помню, как он остался в больничном коридоре, когда меня увозили, – таких пылающих красных ушей я больше никогда ни у кого не видела, в том числе у Кеши.

      Говорили, что хирург в этот день сделал две операции – своему маленькому сыну и мне. И после меня, вернувшись в ординаторскую, крикнул с порога:

      – Водки!

      Кеша ему подарил потом безграничную дыню медовую в плетеной соломенной сетке – прямо из Бухары.

      Мне, поскольку беременная, никаких лекарств не давали, а только носили зачем-то горстями активированный уголь. Мы с Кешей смеялись, что из-за этого угля у нас, чего доброго, получится негр.

      Когда я вернулась, у Майи уже было два малыша: Илья и Тимоша. Отныне у нас на лестничной клетке в двухкомнатной квартире жил не один Гумбольдт, а три! Горластая сицилийская семейка, где светоч сексопатологии заранее держался эдаким крестным отцом.

      Мы с Кешей занимали угловую однокомнатную квартиру. Она немного расширенная за счет темной комнаты – чулана. У нас кооператив от Союза журналистов. И в этой квартире, предполагалось, поселится фотограф. В чуланчике оборудует себе фотолабораторию, поставит увеличитель с ванночками, наполненными растворителем, проявителем. Здесь очень удобно было бы проявлять пленку, печатать фотоснимки для газет.

      А мы туда заранее поставили деревянную кроватку с проигрывателем «Вега» на тумбочке – Иннокентий собирался заводить малышу средневековую лютневую музыку.

      – Я тебя уверяю, – говорил Кеша, – роды пройдут быстро и легко. От меня ребенок больше чем на два килограмма не потянет. Во-первых, у нас на Урале в начале пятидесятых годов произошел атомный взрыв, о котором никто не знал. Во-вторых, когда меня мама родила, ей было под сорок. И вообще там у нас в воде не хватает йода…

      Все это, конечно, успокаивало, но не очень. Меня волновало – как я с ним встречусь, с этим человеком – лицом к лицу? Он уже так яростно рвался на волю, чувствовалось, что ему буквально негде развернуться, за что мы его прозвали графом Монте-Кристо.

      И вот пробил час. Естественно, он пробил ночью. Мы вскочили и, хотя давно готовились к этой минуте, мысленно репетировали, кто куда кинется, как угорелый – все растеряли, перепутали, вверх дном перевернули дом в поисках телефона такси. Короче, мчались по городу ночному, не останавливаясь на красный свет.

      Сонная медсестра открыла мне дверь в приемном покое.

      – Раздевайтесь, – сказала она.

      Я все сняла, она отдала мои вещи Кеше, тот их забрал и уехал домой.

      Вот я стою перед ней – босая, голая, на кафельном полу, как рекрут перед Богом. А она за столом заполняет карту, бормочет скучным голосом:

      – Фамилия? Год и место рождения? Адрес?

      И вдруг спрашивает:

      – Профессия?

      Обычно я смолоду твердо отвечаю на этот вопрос:

      – Писатель.

      А тут прямо чувствую – язык не поворачивается. Какой ты писатель – с таким огромным белым животом?

      В общем, я сказала:

      – Библиотекарь.

      На рассвете вокруг меня начали роиться студенты. Они