Сильвио. Дмитрий Мережковский

возвестив, что ранняя кончина

      Безвременно похитила его.

      И тихо заживу я с ним в уединеньи;

      Мой царь, мой друг, доверься мне:

      Его, как нежное растенье,

      Я воспитаю в тишине.

      Не будет горестна его простая доля.

      Коль лучше всех корон сердечный мир и воля

      В тиши неведомых лесов.

      Вдали от шумных городов.

      От лицемерья и порока

      Его, как чистую лилею, возрощу.

      Ему, чтоб превозмочь несправедливость рока.

      Всю нежность, всю любовь и силы посвящу.

      Я стар и одинок; из душного чертога.

      Из града пыльного давно меня влечет

      Туда, туда, под звездный небосвод,

      В пустыни вечные, где слышен голос Бога.

      И я мечтал уже давно:

      Ужель спасти нам не дано

      От нашей лжи людской, от гибели позорной.

      В оковах пошлости тлетворной

      Одно хоть сердце юное, одно.

      И снова дать ему блаженное незнанье;

      Пред вольной птицей клетку отворить:

      Лети, лети в лазурь, свободное созданье!

      Святым его святой природе возвратить.

      О, если гложут нас бессонные печали

      На ложах пурпурных и в мраморных дворцах.

      О, если мы одну, одну лишь скорбь познали

      В заветах мудрости, в богатстве и пирах.

      Быть может, нет и там от жгучих дум спасенья.

      Здоровья, счастья и забвенья

      Там, в простоте, в затишии лугов.

      Где на заре последняя былинка

      И одинокая росинка

      Так жадно солнце пьют, так счастливы без слов.

      Мой царь, на склоне лет Клотальдо не обманет.

      Он не погубит сына твоего.

      Он друга старого любить не перестанет…

      Доверь младенца мне, молю – отдай его.

      Спаси народ, спаси себя!..

      Базилио.

      Ты прав.

      Мне долг велит – иного нет исхода —

      Все чувства нежные поправ,

      Пожертвовать младенцем для народа.

      Но все ж я человек… о, слишком тяжело

      Гнетет корона золотая

      И клонится к земле, изнемогая

      Под бременем венца усталое чело.

      Идем же, старый друг…

      С какою сладкой мукой

      Подкрадусь я, как вор, к ребенку моему…

      Не бойся, я будить его не стану, и к нему

      Тихонько подойду – ни жалобы, ни звука,

      Я только посмотрю и только, пред разлукой,

      К шелковым пеленам уста мои прижму…

      Родимый мой, прости, прости навек мой милый…

      Клотальдо, тяжко мне… о Боже, дай мне силы!..

      Базилио и Клотальдо уходят.

      Шут (один на полутемной сцене).

      Король младенца губит сам.

      Он мнит себя судьбой гонимым.

      И глупым бредням и мечтам

      Он сыном жертвует любимым.

      Себе мы горе создаем.

      И сны, и призраки пустые

      Мы древней мудростью зовем

      Предубежденья вековые.

      В колодце, в черной глубине.

      Мы видим, влагой отраженный,

      Свой образ собственный на дне:

      Так ум наш робкий и смущенный,

      Склонясь