Теорема тишины. Даша Сиротинская

они едва умудрялись угнаться друг за другом, – до того это было весело. Они чуть ли не каждый день говорили мне, что я превратился в зануду, и для того, чтобы доказать это на деле, переставляли как попало мои ящики с инструментами, играли в мяч в Круглой комнате, которая была задумана вовсе не для этого, и в конце концов вырезали на перилах лестницы, ведущей в мою мансарду, какие-то дурацкие каракули, – а ведь я запретил приближаться к этой лестнице, никто не смел лезть в мои комнаты, кроме Анни! Они готовы были без конца выкидывать всякие идиотские штуки, чтобы только поглядеть, до чего неостроумно я буду спускать им все это с рук. Профессор даже в одно прекрасное утро с дьявольским грохотом стащил по ступенькам вниз какое-то безобразное плетеное кресло с лохматыми подлокотниками, поставил его на крыльце и говорит глубокомысленно:

      – Знаете ли, коллега, с этим неказистым креслом связано для меня такое множество прекраснейших, светлых воспоминаний о днях беспечной юности! Помнится, я приобрел его на блошином рынке, которым славился наш старинный студенческий городок, – я был тогда молод, работал над диссертацией и мечтал, как однажды, достигнув ученой степени, почета, быть может, даже славы, покрою его пунцовым ковриком и усядусь вечерком на веранде выпить чаю с вареньем и послушать романсы… А теперь я с радостью дарю его вам в знак нашей дружбы, да и сидеть в нем куда больше пристало вам…

      Этим он хотел сказать, что я-то уже постарел и выжил из ума, а вот сам он в душе по-прежнему наивный юноша. Стоит и поглядывает на меня – проверяет, соображаю ли я, к чему он клонит. Уж в одном-то он точно не ошибся: никакого почета и тем более славы не видать ему в жизни, как своих ушей, а значит, и кресло ему ни к чему.

      В этом-то самом кресле я теперь и сижу. Я укрыл его несколькими шалями, чтобы не кололись эти чертовы подлокотники, и поставил у окна в сад в библиотеке. Отсюда лучше всего слышно, что дом теперь пустой, потому я и просиживаю здесь целыми часами. Меня, конечно, можно обвинить в черствости – пожалуйста, обвиняйте сколько душе угодно, а я все равно не нарадуюсь, что все они наконец-то оставили меня в покое. Не знаю, кто у них там первый это придумал – выводить меня из себя, – но вот тут этот кто-то ох как просчитался! С чего они вообще взяли, что могут меня обидеть? С чего, спрашиваю я?.. Им это не по зубам. Их сюда вообще никто не звал. И рассказываю я все это тоже не для того, чтобы лишний раз о них поговорить и разом выложить вам все их мерзкие секретишки, а для того, чтобы объяснить, с чего все началось. Это и есть самое главное, после этого можно, в общем-то, и заканчивать весь разговор.

      Началось все с того, что я решил построить себе в лесу дом. Вы, конечно, сразу начнете плести всякую ахинею насчет моей старомодности, – но вам легко говорить, вы ведь наверняка ни черта не смыслите в том, что такое лес. Вообще-то говоря, рано или поздно все в жизни упирается в то, понимаете вы в этом деле хоть что-нибудь или нет. Так что давайте уж мы с вами прямо сейчас договоримся, что если вы даже и в голову никогда не забирали эти вопросы, а просто посиживали себе у ствола какой-нибудь сосны, попивали в свое удовольствие кофе из термоса и закусывали сушеными ананасами, то вы проваливаете прямо с этой самой страницы и не докучаете мне своим бестолковым присутствием. И чем больше вас таких будет, тем лучше. Ананасы вообще-то недурно, я сам с них начинал, но не век же оставаться младенцем.

      Дом в лесу! Вы даже себе не представляете, какой становится жизнь, если однажды вы решаете совершенно точно, что у вас будет это чудо, в два или даже в три этажа, крепко-накрепко проплетенное легкими изящными лестницами, так, чтобы никто не посмел сказать, что эту мечту может отнять у вас одно дуновение осеннего ветра, развеять, как дым от костра. Сначала вы представляете себе его весь, вы даже наверняка рисуете его в блокноте, если умеете рисовать. Вы зажмуриваетесь и думаете о нем с очарованным замиранием сердца, со сладостным предвкушением разгадки, как человек, который вырезает из бумаги снежинку и которому не терпится ее развернуть. Потом вы начинаете разбирать его на этажи, на окна и двери, на стены и ступеньки, на доски. Каждой доске выдумываете запах, цвет, узор, предназначение. Каждая доска должна попасть на свое место, у нее должна быть правильная длина и толщина, она должна быть аккуратной и гладкой, не то однажды вы невзначай насажаете заноз и сделаетесь раздражительны на целый день.

      Как мне это было необходимо – знать, что однажды я буду возвращаться с прогулки, отряхивая на ходу с одежды еловые иголки и муравьев, буду подниматься по крутому берегу какой-нибудь реки и, оглядываясь, видеть сквозь черные еловые силуэты ее замысловатый темно-золотой изгиб, буду совершенно один на свете, как усталый рыцарь, и в складках моего плаща будут странствовать подслеповатые осенние пауки – и тропинка приведет меня к дому с цветными стеклышками в окнах, с теплыми комнатами, такими, каких только пожелает моя душа. Ни одна беда тебе не страшна, если только дотянешься рукой до перил крыльца. Стоит взяться за них покрепче – и вот ты уже внутри, светлые деревянные стены почти прозрачные, так что можно сразу, всем своим существом почувствовать, как к тебе, словно ветви к стволу дерева, сходятся его чистосердечные архитектурные линии.

      И ты живешь в нем, незаметный и тихий, гремишь кастрюлями