Лицо на белой стене. Юля Гайнанова

но не изволило бы попадаться мне на глаза только тогда, когда я сам тебя позову?

      – Изволило бы. Стоит только тебе подумать, и я тут как тут.

      – Обещаешь?

      11

      Павлушины родители давно развелись, но отец всегда был где-то рядом, и Алексей часто натыкался на его небритое угрюмое лицо у них дома. Со стороны казалось, всё как у всех, предки и предки. Не орали, не скандалили, особо ничего не запрещали. Иногда даже шутили, и в принципе, с ними можно было неплохо провести время, если забежать, к примеру, к другу на ужин. Но поскольку заскакивал Алексей нередко, подмечал кое-какие мелочи. Например, Павлуша любил делать вид, что не слышит «маман», как он ее называл. В разговоре пытался её задеть, хотя никогда не нарушал приличий.

      Если она просила о чём-то, он сжимал плечи и кривил рот, но только когда она отворачивалась.

      Павлуша никогда не говорил о ней. Мамы за пределами квартиры для него будто не существовало. Будто он мирился, что кто-то живёт с ним, улыбался и не брыкался, ведь так уж заведено у людей, но испытывал скрытую неприязнь. Не ненависть, как у рассердившегося ребенка, а именно неприязнь, словно к противному жуку.

      Когда она пыталась узнать, что творится в жизни Павлуши, он видел в этом какой-то подвох, издёвку и нарочито безразлично отвечал общими фразами. Алексею же она казалась настолько адекватной, милой и привлекательной женщиной, что ему иногда почему-то хотелось, чтобы она обняла Павлушу и пожалела.

      Павлушу раздражало, что мать относится к нему, как к маленькому ребёнку. Алексею же казалось милым, что она угадывала: только Павлуша потянет руку – маман нальёт чай, встанет из-за стола – предупредит, например, что уже принесла его мобильник на кухню из комнаты. Вряд ли она понимала, как Павлуша бесился. А Алексей этот его взгляд и сжатие правой руки знал хорошо. Павлуша так готовился к драке, если они попадали в историю.

      Павлуша часто жаловался, что живёт несколько беспомощно. Мамина забота была обоснована, это-то его и донимало. А Алексею было интересно: кто был первым, курица или яйцо? Павлуша будто назло тащил полный мешок неудач. Мешок означал: «Да, мама, ты права, обо мне нужно заботиться как ни о ком другом. Ты права. Я безволен, я беспомощен, я никчёмен». Ведь нам так не хочется, чтобы родители оказались неправы.

      Мама занималась переводами с испанского и работала дома. Когда-то она была подающим надежды журналистом, сдавала младенца-Павлушу бабушкам и кружила по Москве в интересных приключениях. Но что-то потом случилось, года через три, и развод. Она уволилась из крупной газеты и засела дома. Как будто ей физически нужно было находится рядом с сыном как раз тогда, когда ему было необходимо почувствовать себя отдельной единицей.

      Дело чуть не дошло до домашнего обучения, но тут его отец, человек мягкий и сговорчивый, стукнул кулаком по столу, и в первый класс Павлуша пошагал, как все приличные люди, в гольфах и с гладиолусами. Пошагал он, правда, во двор, но и то для матери было «невыносимым страданием», как она это называла.

      У его мамы была странная привычка. Каждый вечер она тихохонько открывала дверь и немного наблюдала