За правое дело. Василий Гроссман

о которых вы говорили, где Пушкин, Чернышевский, Толстой, Ленин, беру в руки книги, листаю их, – нет, нет, мы остановим фашистов, конечно, конечно, остановим!

      – Что же вам отвечают военные? – спросил Мостовской.

      В это время из-за двери послышался сердитый и смеющийся молодой женский голос:

      – Мама, Маруся, где же вы? Ведь пирог сгорит!

      Мостовской сказал:

      – О, дело, оказывается, нешуточное, пирог!

      Александра Владимировна, указав в сторону двери, объяснила:

      – Собственно, из-за нее все и устроили, это моя младшая, Женя, вы ее знаете. Неделю назад вдруг приехала. Теперь близкие все разлучаются, а тут такая неожиданная встреча. А тут еще внук, сын Людмилы, проездом на фронт остановился. Вот мы и решили одновременно отметить и встречу, и расставание.

      – Да, – сказал Мостовской, – жизнь ведь идет…

      Шапошникова тихо произнесла:

      – Если бы вы знали, как тяжело, и общее горе я воспринимаю не как молодые, а по-стариковски.

      Мостовской погладил ее по руке.

      – Идите, идите, а то и в самом деле пирог сгорит.

      – Наступает решающий момент, – сказала Женя, наклоняясь вместе с Александрой Владимировной над полуоткрытой дверцей духовки. Она сбоку глянула на мать и, приблизив губы к ее уху, произнесла скороговоркой: – Я утром получила письмо, помнишь, я тебе рассказывала, давно еще, до войны… военный, мой знакомый, Новиков, в поезде встретился… Какое удивительное совпадение и тогда, и теперь. Представь, сегодня проснулась и именно его вспомнила, подумала: вот уж кого, наверно, давно нет на свете, а через час письмо… И та наша встреча в поезде, после моего ухода из Москвы, ведь тоже странное совпадение?

      Женя обняла мать за шею и стала целовать ее в щеку, в седые волосы, спускавшиеся на виски.

      Когда Женя училась в Художественном институте, ей как-то пришлось быть на торжественном вечере в Военной академии. Там она познакомилась с высоким, медленно и тяжело ступавшим военным, старшиной курса. Он проводил ее до трамвая, затем несколько раз был у нее дома. Весной он кончил академию, уехал, написал ей два или три письма, и в этих письмах он не объяснялся в чувствах, однако просил прислать фотографию. Она послала ему маленькую карточку, снятую в пятиминутке для паспорта. Потом он перестал писать ей, она уже к этому времени кончила Художественный институт, вышла замуж.

      Когда она после разрыва с мужем ехала к матери, в Воронеже в ее купе вошел плечистый светловолосый военный.

      – Вы не узнаете меня? – спросил он, протягивая ей большую белую руку.

      – Товарищ Новиков, – сказала она, – конечно, я вас узнала. Почему вы тогда перестали мне писать?

      Он усмехнулся и, молча вынув маленькую, вложенную в конвертик фотографию, показал ей.

      Это был снимок, посланный ему когда-то.

      – Я вас узнал, когда ваше лицо мелькнуло в окне, – сказал он.

      Соседи по купе, две пожилые врачихи, прислушивались к каждому их слову. Эта встреча