es-ekrgjerhgnjrgnn. wef

который никогда не показывался в свое имение: им заведовал управляющий из немцев.

      Вот и вся география этого уголка.

      Илья Ильич проснулся утром в своей маленькой постельке. Ему только семь лет. Ему легко, весело.

      Какой он хорошенький, красненький, полный! Щечки такие кругленькие, что иной шалун надуется нарочно, а таких не сделает.

      Няня ждет его пробуждения. Она начинает натягивать ему чулочки; он не дается, шалит, болтает ногами; няня ловит его, и оба они хохочут.

      Наконец удалось ей поднять его на ноги; она умывает его, причесывает головку и ведет к матери.

      Обломов, увидев давно умершую мать, и во сне затрепетал от радости, от жаркой любви к ней: у него, у сонного, медленно выплыли из-под ресниц и стали неподвижно две теплые слезы.

      Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми глазами, не мутны ли глазки, спросила, не болит ли что-нибудь, расспросила няньку, покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару? Потом взяла его за руку и подвела его к образу.

      Там, став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала она ему слова молитвы.

      Мальчик рассеянно повторял их, глядя в окно, откуда лилась в комнату прохлада и запах сирени.

      – Мы, маменька, сегодня пойдем гулять? – вдруг спрашивал он среди молитвы.

      – Пойдем, душенька, – торопливо говорила она, не отводя от иконы глаз и спеша договорить святые слова.

      Мальчик вяло повторял их, но мать влагала в них всю свою душу.

      Потом шли к отцу, потом к чаю.

      Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку, восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Там и три пожилые девушки, дальние родственницы отца его, и немного помешанный деверь его матери, и помещик семи душ, Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.

      Весь этот штат и свита дома Обломовых подхватили Илью Ильича и начали осыпать его ласками и похвалами; он едва успевал утирать следы непрошеных поцелуев.

      После того начиналось кормление его булочками, сухариками, сливочками.

      Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять в сад, по двору, на луг, с строгим подтверждением няньке не оставлять ребенка одного, не допускать к лошадям, к собакам, к козлу, не уходить далеко от дома, а главное, не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.

      Там нашли однажды собаку, признанную бешеною потому только, что она бросилась от людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, исчезла где-то за горой; в овраг свозили падаль; в овраге предполагались и разбойники, и волки, и разные другие существа, которых или в том краю, или совсем на свете не было.

      Ребенок не дождался предостережений матери: он уж давно на дворе.

      Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрел и обежал кругом родительский дом, с покривившимися набок воротами, с севшей на середине деревянной кровлей, на которой