Там, где дует сирокко. Евгений Леонидович Саржин

ему и Всеблагой, и любой из людей, кого Аллах в неизъяснимой своей мудрости превратит в своё орудие.

      Потому что только что он прочитал, как бредящий новым Газаватом шейх приговорил его к смерти.

      Глава шестая

      Зелья. В этом районе Мадины всё пропахло ими, что не в последнюю очередь заставляло Замиль ненавидеть это место и всю её жизнь. Иногда она думала, что зелья – то, что стало началом конца её семьи. Её семьи? Была ли у неё семья? И разве это – семья?

      Мать и отец есть у каждого человека. Но детство Замиль отличалось от детства других, даже если брать их изломанное послевоенное поколение. Что она сейчас помнила о тех годах, времени перемен? Новые лица на улицах – разделение людей на старых и новых. Новые вывески, новые здания? И проповеди – длинные речи отца о гибели отвернувшегося от своего естества мира, об огне с небес. О том что обновлённый проповедями Махди ислам даст новую надежду человечеству. Помнила вечера за утомительными уроками арабского. Помнила, как он заставлял её слушать радио, откуда звучала гортанная речь новых хозяев жизни.

      – Это язык нового мира, – говорил он, глядя ей в лицо, – ты должна его знать. Ты должна быть частью этого нового мира и прожить достаточно долго, чтобы увидеть новый Халифат…

      Самому отцу столько прожить не светило – что у него было с сердцем, Замиль так и не узнала. Но он иногда повторял, что оставшиеся ему на этой Земле дни коротки, и всё, что остаётся… всё, что остаётся – это приближать конец. Она и сейчас видела, как наяву, его тонкие, подрагивающие пальцы, развинчивающие мундштук и уминающие сердцевину. И по квартире плыл приторный, тошнотворно-сладковатый, проникающий, казалось, сквозь поры до самых костей запах марокканского зелья. Глаза отца, как и матери, стекленели, и они болтали о чём-то понятном только им и хихикали. Нередко их глаза краснели, и липкие струйки слюны тянулись из уголков рта, но те их не замечали.

      Что хуже того – марокканское зелье нередко разжигало в них страсть, и они предавались ей, даже не стараясь уединиться. Замиль, которую тогда только начали называть так, видела их несвежую кожу, покрытые складочками и морщинками тела, сотрясавшиеся от оргазма, вдыхала запах плывущей по квартире травы. И ненавидела Марокко.

      Тогда она дала себе клятву никогда, никогда не пробовать этой дряни. И конечно, стала не первым человеком, которому пришлось свои детские клятвы нарушить.

      Вот и сегодня не удержалась. После разговора с мавританцем она получила затрещину от своего седого кобеля за то, что долго ходила, и взбучку от Балькиc. Но главное было даже не это.

      Замиль знала, что вчера её жизнь сдвинулась – просто ощущала это каждой клеточкой тела. Она давно примеривалась к этой стороне Острова – муташарридам, контрабанде, тёмной стороне Зеркала, но впервые сделала туда шаг. Прочитал ли Салах то, что она ему сбросила? Должен был, ведь там речь и о нём. Имеет ли это какую-то ценность? Заплатит ли и захочет ли купить и ещё? Придёт ли опять этот шейх? И главное, удастся ли уговорить мавританца перевезти её через море?

      Взвинченная,