Двери закрываются, или Станция метро «Новогодняя». Karina Sterry

агила. Мама предлагает остаться у нее, как всегда, давит на жалость, рассказывает про новые (выдуманные и невыдуманные) болезни и фырчит на рыжего кота Митьку, который совершает очередную попытку напасть на елку с правого фланга.

      – Куплю на следующий год пушистую сосну, – говорит она. – А эту лысую развалюху выкину.

      – Тогда заберу ее с собой, – вяло отвечаю я.

      Мама шумно отхлебывает чай, обиженно поджимает морщинистые губы и подмечает, усмехнувшись:

      – Тебя ни один таксист не повезет с ней.

      – Разберусь.

      – Дело твое. Сорок лет, а ума так и нет.

      Да уж, знает, чем меня поддеть. Помнит, что я слишком переживаю из-за возраста. Еще бы! Сорок лет – все-таки не шутка. Из девушки превращаешься в женщину, тетеньку, а когда закутаешься в десять одежек и не накрасишься, то даже в бабушку. Назвали так всего один раз, но было же! И при чем тут ум? Просто я дорожу этой чудесной елкой, ведь она единственное, что напоминает о бабушке. Ее давно нет, а елка вот она – как в старые добрые времена…

      Я крепко зажмуриваюсь и вспоминаю Новый год в девяносто четвертом, когда мы в кои-то веки собрались семьей: мама, папа, бабушка, сестра и даже дядя с тетей приехали к нам из Казани. С ними мои двоюродные братья и сестры. Ох, и разнесли мы с ними квартиру за новогодние каникулы! Но об этом после. В последний декабрьский вечер в нашем доме появилась огромная искусственная елка. Бабушка постаралась: договорилась и купила ее у своей знакомой в Екатеринбурге. Бабушка хотела сделать сюрприз, но не выдержала, рассказала мне о елке и предложила открыть новогоднюю мастерскую. Я запрыгала от счастья и бросилась ей на шею.

      Всю неделю мы мастерили игрушки. Вырезали из плотного картона фигурки зайцев, белочек, мишек и поросят и разрисовывали их гуашью. Получалось красиво и ярко. Делали снежинки и цепи из тонкой цветной бумаги, клеили фонарики, игрушки из ваты. Украшений для большой елки требовалось много, чтобы она не выглядела лысой и хиленькой. Стеклянные игрушки у нас тоже были, остались в бабушкином шкафу с советских времен: колокольчики с облезлой позолотой, краснопузые снегири, шишки, припорошенные снегом, пестрые шарики, избушки, космонавты на прищепках и стеклянные бусы. Украшали елку все вместе: больше всего мне нравилось развешивать ирис «кис-кис» и мандарины, привезенные дядей и тетей из Казани. Серебристого дождика и куцей мишуры было много, а вот гирлянду раздобыть не удалось. Мы хохотали, подбрасывая дождик на вате к потолку: он электризовался так сильно, что около елки все время вспыхивали искры. Вот тебе и "раз-два-три елочка гори"!

      Оставался последний штрих – новенькая красная звезда. Папа поднял меня на руки, и я торжественно водрузила звезду на верхушку елки. По телеку шел мультфильм «Дед Мороз и лето», звучала песенка, которая крепко заседала в мыслях:

      «Ёлочка-ёлка – лесной аромат.

      Очень ей нужен красивый наряд.

      Пусть эта ёлочка в праздничный час

      Каждой иголочкой радует нас»

      Я оглянулась на окно, где позавчера мы с сестрой Светой нарисовали зубной пастой деда Мороза и Снегурочку, и меня потянуло на улицу, в чудесный зимний сумрак, где сбываются желания. Конечно, никто бы не отпустил. Сейчас гуляй хоть всю новогоднюю ночь, но нет в ней никакого волшебства, и уж тем более ничего не сбывается.

      – Может быть, останешься? – с тихой надеждой в голосе спрашивает мама, заворачивая остывшие пирожки в салфетку. – Посидим, салаты приготовим, торт испечем. Света обещала приехать. Даша, ты меня слышишь?

      – Слышу, конечно. Не смогу я, мам. Тяжело. Тридцать первого приеду, на утро опять уезжать. Я не бюджетник, десяти выходных нет.

      Я смотрю на унылое перемигивание гирлянд под потолком, на елку, украшенную синими и красными шарами, на аккуратный дождик, сползающий по шторам, и осторожно спрашиваю:

      – А где бабушкин ящик со стеклянными игрушками? Я заберу его с собой?

      – Ну, забери, – тяжело вздыхает она. – Там, на антресолях. То елка, то игрушки, что за детский сад… Не приедешь, значит? А вот Света…

      – Я понимаю, мам, – касаюсь я ее теплой руки. – Но ведь я приехала сейчас. А про Свету ты все прекрасно знаешь. Все отменится в последний момент.

      Такси подъезжает к метро Чкаловская у автовокзала. Я подхватываю одной рукой ящик с новогодними игрушками, другой – пакет с конфетами и мандаринами и спешу к станции. Через две минуты уезжает последний поезд. В холле пусто, быстро прохожу контроль и спускаюсь на эскалаторе вниз. Звонит мобильник, я слышу гулкое эхо своей мелодии.

      – Алло, Дарья? – мило щебечет начальник. Я тут же догадываюсь, что он о чем-то попросит.

      – Слушаю, Дмитрий Валентинович, – упавшим от волнения голосом отвечаю я.

      – Зоя заболела, – продолжает он. – Надо выйти на ее точку тридцать первого числа. Ты ведь сможешь? К восьми вечера освободишься, там сокращенный день.

      Я молчу. В моей груди все закаменевает. Хочу крикнуть в трубку, что никуда не выйду, что Зоя болеет каждый год в майские и новогодние праздники, что я вообще-то тоже живой человек