Ненавижу тебя любить!. Анна Премоли

лишней.

      Дело в том, что я с детства так много знала о творящихся в мире жестокостях, что мне пришлось выстроить для себя свою собственную защиту. И поэтому я решила заниматься чем-то, совершенно противоположным их убеждениям, – чем-то, что для них выглядело легкомысленным и пустым, но что позволило мне установить определенную дистанцию между ними и мной. Я узнала, кто я есть на самом деле, только после того, как в каком-то смысле сожгла между нами мосты. Я всегда ощущала необходимость существовать как самостоятельная личность, а не как часть некоего сообщества, где все обязаны разделять одни и те же идеи.

      Тот факт, что в Оксфорде я стала одной из лучших студенток, еще больше закрепил наш разрыв, и это затем помогло мне окончательно покинуть родительский дом и уехать в Лондон, чтобы жить своей собственной жизнью.

      Не то чтобы на данный момент я сильно в этом преуспела – во всяком случае, если смотреть на это с общечеловеческой стороны. Карьера – это единственное, что помогает мне удерживаться на плаву, как ни печально в этом признаваться.

      – Привет, Дженни, – здоровается со мной отец. – Ты сегодня без Чарльза?

      К счастью, он произносит эти слова сердечным тоном, совсем не таким взволнованным, каким говорила только что моя мать.

      – Да, у него дела в университете, – повторяю я все ту же ложь с привычной непринужденностью.

      – Ну тогда мы его прощаем, – произносит он с важностью в голосе. Просто, чтобы внести ясность: лично меня никто никогда не прощает, если в выходные мне приходится работать, и, как следствие, я не приезжаю их навестить.

      – Ну что, что нового слышно в Сити? – спрашивает меня Том.

      – Да ничего особенного. Все как обычно, – отвечаю я, садясь в свою очередь к столу.

      – Вам там не угрожает банкротство, как банку братьев Леман? – встревоженно вмешивается Стейси.

      Я суеверно стучу по дереву под столом.

      – Нет, я бы сказала, что на данный момент мы не собираемся банкротиться.

      «Гораздо вероятнее, что обанкротится Великобритания, чем еще один крупный инвестиционный банк», – думаю я, однако не вижу смысла полоскать им мозги рассказами о подобном развитии событий.

      – Знаешь, я на днях в парикмахерской читала какую-то статью про аристократа, который работает с тобой в одном банке, – говорит мне Ханна. Ей дозволяется время от времени читать газетенки, специализирующиеся на светской хронике, потому что «она же немка».

      В этот самый момент я жую кусок ржаного хлеба, который неожиданно застревает у меня в горле. Да что ж такое, он меня будто преследует: я слышу, как о нем говорят даже в том единственном уголке Англии, где, как я надеялась, о нем никто и представления не имеет.

      – Как же его зовут? Такой невероятно красивый молодой человек, ты не могла его не заметить, – настаивает Ханна, не подозревая, что творится у меня на душе.

      Все за столом замирают, уставившись на меня. Ух ты, какой саспенс.

      – Иэн Сент-Джон, – прочистив горло, негромко