Аукцион. Яна Москаленко

а если и случались, то вслух о них старались не говорить, чтобы не спугнуть. Варлам не верил в приметы, как не верил во все, что было нелогично. В Кварталах люди цеплялись за суеверия, как за то единственное, чем можно было объяснить уклад квартальной жизни. Но иногда Варламу казалось, всего на несколько мгновений мерещилось, будто он, раз за разом повторяя «хорошего дня», делал все, чтобы от этого дня избавиться.

      В хорошие дни дома пахло жареной картошкой и мамиными духами. Зажаристый запах раскаленного масла и древесный уд. В хорошие дни посуда гремела по-доброму и мирно, становилось теплее из-за без конца свистящего чайника и желтее из-за старых занавесок, которые ни Варлам, ни папа не опускали. В хорошие дни Варламу хотелось отложить книги, чтобы немного посидеть, подышать картошкой и паром от чая – такими моментами. Но все это – только в хорошие дни.

      Ключ во входной двери нехотя повернулся, раздался щелчок. Варлам потянул дверь и выпустил на лестничную клетку сквозняк. Внутри тишина, стук и редкие, но громкие возгласы мешались друг с другом. Слышалась переполненная трехдневная мусорка. Варлам торопливо прилип к стене, когда мимо него, топая, на кухню прошла мама.

      – Спасибо за обед. – От звука его голоса, пускай совсем тихого, мама резко обернулась.

      Она не сразу заметила Варлама. Сначала ее взгляд, отчаянный, взбудораженный, споткнулся об одну стену, другую, дверной косяк, пока наконец не остановился на Варламе. Мамино лицо перекосило в улыбке, она подпрыгнула на месте:

      – Понравилось? Тебе понравилось? Я положила сыр.

      – Очень вкусно, мама, спасибо.

      Она уже не слушала, но откуда-то знала про сыр. Может, мама его пробовала, может, даже отличала коровий от козьего. Мама многое вспоминала невпопад, и Варлам путался. Мамина темная голова покачивалась в такт музыке, которая в квартире не играла. Мама разложила на столе кастрюли, тарелки. Она стояла и перекладывала их с места на место: вывалила из шкафа вилки, накрыла их крышкой, почесала шелушащийся локоть, замерла, подумала, не переставая покачиваться (волосы красиво вились у лица), убрала крышку, отложила ее в сторону, накрыла вилки сковородкой, достала ножи. Ножи сложила ровным рядком на краю стола.

      В плохие дни у мамы появлялись ритуалы. Ритуал мог быть каким угодно, но чаще всего она что-то складывала или перебирала. Раньше мама работала фасовщицей крыс в «Крыса-сносно», целые тушки – на гриль, лапки и хвостики – отдельно для панировки. Ей нравилась системность, иногда она даже разделяла крыс по цветам до того, как их обривали. Мама работала очень хорошо и на праздники приносила королевскую мышу – огромную и жирную, ее запекали с картошкой и редькой. Варлам так и не попробовал королевскую мышу, потому что мама начала болеть до беременности, лет в двадцать шесть.

      – Мы успели прожить пять счастливых лет и три нормальных. Дальше сам знаешь, – рассказывал папа Варламу.

      Папа, в отличие от мамы, говорил всегда по делу. Такая у него была профдеформация. Варламу это нравилось, потому что папа рассуждал логично. Но маму Варлам любил чуточку больше: она была беззащитной