Ожившая надежда. Федор Конев

все делал – дорогой гроб, оркестр, мраморный памятник, который сработали в одночасье, пышные поминки в ресторане. Хорошо, что Виктор этого не видел, а то не понял бы, к чему такие старания.

      И все эти дни Василий Павлович пользовался малейшей возможностью побыть с Анной рядом. Ей в ту пору было около сорока лет, и она после долгой разлуки поразила Зыкова своей красотой и женственностью. В сердце Василия Павловича многоцветьем расцвела надежда, и оттого доброта наполнила все его существо. Непривычно возвышенное переживал он состояние. И оттого, должно быть, чтобы не портить настроение, о смерти дочери и развале семьи Корнеева он не сообщил Анне Ванеевой.

      Во время поминок Василий Павлович сказал, что готов прийти на помощь в любое время, только стоит позвать.

      – Мне не надо помощи, – сказала Ванеева.

      – Я могу тебя навещать как старый знакомый?

      – Я этого не хочу.

      Как можно выговорить такие жесткие бессердечные слова после всего того, что он для нее сделал? Да у нее и на гроб-то не было денег! Так нет, она еще и ушла с поминок. Как это назвать? Вся доброта вмиг выпорхнула из сердца Василия Павловича, и такая обида охватила его, что меры той обиде, казалось, и не было. Оттого Василий Зыков по ее уходу сказал:

      – Это она его в петлю загнала.

      Арсений продал в деревне еще добротный отцовский дом, вступил в строительный кооператив и внес первый взнос на трехкомнатную квартиру. Так что со временем поселился в собственной квартире с женой и дочкой, которую назвал Аленушкой и истово любил с первого дня ее появления.

      Дражайшая супруга Римма не могла примириться с тем, что ее муж пашет на Колыханова. Он дорабатывал сценарии, которые давали режиссеру. Римме же мечталось, что Арсений станет известным человеком, обретет общественный вес, с ним станут считаться, и поднимется шум, когда власть вынуждена будет выдворить его из страны за мысли. Солженицына вон изгнали, а он живет себе и в ус не дует. Не утопишь рыбу в реке. Мечта о жизни за границей в какой-нибудь уютной капиталистической стране не оставляла Римму, а только крепла в сознании. И бестолковый Арсений раздражал жену, просто бесил. Она настаивала, чтобы он громко во всеуслышание заявил о себе.

      Однако старания Риммы были напрасны. Как только Корнеев выплатил за квартиру положенные деньги, наотрез отказался работать с Колыхановым. Пришел с бутылкой коньяка к нему домой, сели за стол, выпили по рюмке, и Арсений сказал:

      – Отпусти на волю.

      – Ты ж не крепостной! – засмеялся раскатисто Платон.

      – Отпусти.

      И Колыханов увидел по глазам приятеля, что теряет помощника, прежде такого послушного и удобного, как скатерть-самобранка.

      Конечно, Корнеев мог и без всяких объяснений прекратить свою сценарную работу, но он не смог хлопнуть дверью, потому что многим был обязан Колыханову. Это же Платон выхлопотал место редактора тонкого журнала, надо полагать, нелегко это ему далось. Журнал был безобидным – фотки актеров,