Рубцов возвращается. Гавриил Хрущов-Сокольников

так?

      – Очень просто… В Лондоне злодеи следят за каждым капиталистом, и, не смотря на все усилия полиции, ограбления часты…

      – О, в таком случае, я не беспокоюсь… Мы, американцы, люди практические, – улыбнулся американец.

      Счет денег занял несколько минут, и пятьдесят билетов, по тысяче фунтов каждый, скоро были рассованы по глубоким карманам. Господин Ольборн застегнул теплое пальто, поднял воротник и, поклонившись кассиру и контролеру, медленно вышел из конторы.

      Пройдя наугад несколько сот шагов, по первой попавшейся улице, он увидел пеструю вывеску цирюльника третьего разбора.

      Войдя в лавочку, он бросил на прилавок монету в шесть пенсов и показал на бороду.

      – Cutt oll! – сказал он на ломанном английском языке.

      Цирюльник принялся за дело, и через несколько минут из его полутемной лавочки выходил человек лет тридцати пяти, тщательно выбритый, с лицом актера, или квакера и без очков. В нем не было ни малейшего сходства ни с господином Гульдом, ни с сером Ольборном, зато явилось другое, более отдаленное сходство – с Паратовым – одной из личностей, под которой являлся некогда в Петербурге знаменитый атаман, сосланный на вечную каторгу на Сахалин – Василий Рубцов.

      Глава VII

      Фонограмма

      Только через день, и то вечером, успев, как и в первый раз выгнать капризами Клюверса из кабинета, сумела мисс Хена сунуть ему в стол чековую книжку. На этот раз, чтобы скрыть еще больше свою игру, красавица, после успешного выполнения плана, как бы продолжая капризничать, разразилась истерикой, и Клюверс, страшно ненавидевший женские сцены и вообще плач, вернулся в кабинет и разразился несколькими угрозами и дерзостями. Воспоследовала бурная сцена, после которой Хена, вне себя выбежала из его кабинета, пробежала в свои комнаты, заперлась, и когда Клюверс, решившийся, (для вида придравшись к этой сцене), разорвать отношения с Хеной, постучался к ней, к нему вышла только камеристка и объявила, что барыня велела запрячь купе и выехала кататься.

      – Как, вечером – и кататься? Смотрите, льет дождь, – возразил Клюверс.

      Мадам мне ничего не сказала… Она надела манто и уехала.

      Клюверс хлопнул дверью и пошел в свой кабинет.

      – Письмо вашему превосходительству, – доложил камердинер (Клюверс называл себя генералом), подавая на серебряном блюде письмо.

      – От кого? – переспросил миллионер.

      – От её превосходительства. Джили ездил с барыней и привез.

      Клюверс сорвал конверт. Предчувствие чего-то скверного заставляло дрожать его руки.

      «Милостивый государь – так начиналось письмо. – После вашего безобразного поступка со мной, я больше ни минуты не желаю оставаться в вашем доме. Оставляю вам на память тряпки и мои грошовые безделушки. Они могут пригодиться для другой женщины, способной из-за денег выслушивать дерзости и упреки! X.»

      «Отставка в полной форме, – подумал чуть не вслух Клюверс и улыбнулся. – Она предупредительна… Завтра я бы сам предложил ей тоже»…

      – Барыня