Суп без фрикаделек. Татьяна Леонтьева

папа. – Вдвоём вам повеселее будет. – И обратился ко мне: – Зови меня дядей Володей.

      В лифте я рассмотрела моих спасителей: оба они были невысокими, как и я. Разрез глаз у обоих азиатский – я могла бы сойти за вторую дочку. Дядя Володя похож на Караченцова. У Алёны веки полуприкрыты, губы пухлые. Выражение лица немного сонное, или, как бы сказали в старых романах, томное. Пышные волосы и спортивная фигура.

      Комната оказалась бедной: две кровати, пустой шкаф в стене, стул, табурет. Из очевидных достоинств – балкон с видом на закат. Дядя Володя огляделся, велел нам располагаться, а сам исчез.

      – Щас всё будет, вот увидишь, – улыбнулась Алёна. – Папа у меня мировой, с ним не пропадёшь.

      И мне стало спокойно. Как всё отлично складывается! Я доехала. Деньги не потеряла! Не заблудилась! Нашла и почти-родственников, и Муху. До экзаменов допустили! До общаги доехала. И эти милые люди взяли меня под крыло, да ещё и мировой папа сейчас всё устроит.

      Через полчаса дядя Володя принёс матрасы и бельё, раскладушку, электрическую плитку в одну конфорку, чайник и кастрюлю. Мы достали остатки припасов и заварили чай.

      – Ты откуда?

      – Я из Томска.

      – А мы из Ноябрьска. Это Ямало-Ненецкий автономный округ.

      И потекла беседа. Потом из папок доставались рисунки. Строились планы.

      Дядя Володя ещё несколько раз пропадал и появлялся. Принёс продуктов. Вкрутил лампочку. Разузнал, как принимать душ в раковине, пока душевые закрыты.

      Мы таращили глаза и прикрывали рты ладошками:

      – Как так в раковине?

      – Очень просто: запираетесь в туалете, вставляете шланг в кран – и вперёд… В полу слив, так что лить можно прямо на пол…

      На самом деле нам всё это, конечно, нравилось. Так, наверное, и должна была быть устроена общага храма искусства.

      Кроме того, меня согревало временное удочерение. Нет, мой папа тоже много чего умел: не только вкручивать лампочки, но и делать ремонт и даже строить дома. Но папа не жил с нами с моих шести лет. С тех пор как родители развелись, он присутствовал в нашей жизни как-то пунктирно. Дома он строил уже в каких-то других местах, а баня на нашем огороде так и осталась непокрытой. Конечно, с тех пор прошло много лет, и я не могла сказать, что каждый день так уж страдала из-за развода родителей. Но это была какая-то трудная тема, слепое пятно. Ни папа, ни мама ничего не могли нам с сестрой объяснить – что случилось и почему именно они развелись.

      Запретная тема парализовывала меня всякий раз, когда я собиралась что-то спросить. Не потому, что говорить запретили. А потому, что просто это всегда висело в воздухе и было понятно без слов: нельзя, не говори, не спрашивай, лучше не трогай.

      Начались экзамены. Мы с Алёной поступали на разные факультеты, и я оказалась одна среди конкурентов. Испытания проходили в гробовой тишине: конкуренты только бросали порой хмурые взгляды на рисунки соседа. Я тоже поглядывала.

      Чужие работы меня смутили. Гипсовую голову все рисовали так, как будто она состояла из проволочных каркасов. В натюрморте никто не соблюдал