Содом и Гоморра. Марсель Пруст

с другими властная, она обиняками сулила всем невообразимые увеселения, которые больше не повторятся, а каждому еще и обещала встречу именно с тем человеком, которого ему больше всего хотелось или нужно было повидать. И эта обязанность, исполняемая раз в году, наподобие некоторых государственных должностей в Древнем Мире, облекала ее, особу, которая назавтра дает самый значительный в сезоне праздник в саду, недолгим авторитетом. Списки приглашенных были составлены и закрыты, и теперь она медленно обходила гостиные принцессы, шепча каждому по очереди на ушко «Не забудьте про завтра», и, гордая своей эфемерной славой, отводила глаза, продолжая улыбаться, когда замечала какую-нибудь дурнушку, которую следовало избегать, или даму из захудалого рода, ездившую к «Жильбер» на правах школьной подруги, ведь их присутствие тоже ничего не добавило бы к ее празднику в саду. С такими дамами она предпочитала не заговаривать, чтобы потом смело говорить: «Я приглашала всех лично и, к сожалению, не встретила вас»[75]. Так на этом вечере она, простая Сент-Эверт, с помощью блуждающего взгляда производила отбор среди общества на приеме у принцессы. При этом она чувствовала себя настоящей герцогиней Германтской.

      Надо сказать, что герцогиня и сама не так уж свободно распоряжалась своими приветствиями и улыбками. Отчасти, конечно, она отказывала в них намеренно: «Она на меня тоску нагоняет, – говорила она, – неужели мне придется час говорить с ней о ее вечере?»

      Мимо прошла одна герцогиня, вся в черном; за уродство, глупость и некоторые странности в поведении она была изгнана не из общества, но из некоторых изысканных дружеских кружков. «О! – прошелестела герцогиня Германтская, бросив на нее зоркий и разочарованный взгляд знатока, которому показали фальшивую драгоценность, – здесь принимают эту?» С одного взгляда на эту потасканную даму с лицом, усыпанным бородавками, из которых торчали черные волоски, герцогиня отметила невысокий уровень этого вечера. При всем своем воспитании она не поддерживала никаких отношений с этой дамой и на ее приветствие ответила лишь холодным кивком. «Непостижимо, – сказала она мне, словно извиняясь, – зачем Мари-Жильбер приглашает нас со всем этим отребьем. Кого только не встретишь. У Мелани Пурталес[76] все устроено гораздо лучше. С нее бы сталось собрать у себя Святейший Синод и Храм Оратории[77], если ей было угодно, но по крайней мере нас в эти дни не приглашали».

      Но герцогиня Германтская во многом вела себя так из застенчивости, из страха, как бы муж не устроил сцену, потому что не желает, чтобы она принимала у себя всяких там артистов (Мари-Жильбер многим из них покровительствовала, и нужно было быть начеку, чтобы не подвергнуться атаке какой-нибудь знаменитой немецкой певицы), а также из некоторой робости перед национализмом, который она презирала не меньше, чем г-н де Шарлюс, – презирала как хранительница германтского духа и как светская дама (правда, теперь, к вящей славе главного штаба,

75

…С такими дамами… Я приглашала всех лично и, к сожалению, не встретила вас… – Такой трюк был в арсенале у мемуаристки графини де Буань (1781–1886), послужившей, между прочим, одной из моделей для г-жи де Вильпаризи.

76

Графиня Мелани де Пурталес (1832–1914) – одна из фрейлин императрицы Евгении, супруги Наполеона III, славившаяся неувядаемой красотой; в ее замке бывали знатные и знаменитые гости – Людовик II Баварский, император Вильгельм II, король и королева Бельгии, принц Уэльский, Ференц Лист, Альберт Швейцер, Леон Бакст.

77

Храм Оратории… – Протестантский храм луврской Оратории на улице Риволи, 145, с 1811 г. был отдан Наполеоном парижским протестантам в возмещение церквей, разрушенных французскими королями Людовиком XIII и Людовиком XIV.