Петруша Рокамболь. Алексей Будищев

ак необходимых в детском возрасте, ему приходилось лишь воображать. Может быть, в силу того же одиночества его и потянуло так необузданно к чтению.

      А ко времени поступления в гимназию сложилась уже привычка играть одному, пользуясь лишь условиями собственной фантазии. Не хватало умения ладить с новоявленными товарищами, а это опять-таки невольно толкало к одиночеству.

      И с каждым годом он всё более и более уходил в свой сказочный мир. В зимние, долгие вечера, когда он засыпал, утомлённый суетою дня, его детскую кроватку окружали, таинственно выдвигаясь из сумрака, целые вереницы лиц. Хитро скалили зубы похожие на маски лица индейцев, с разноцветными перьями у темени. Скрестив на груди руки, мрачно вглядывался в зловещую даль морской разбойник. Адски хохотал бесстрашный Зверобой, потрясая широким, кривым ножом. Крался вдоль стенки обольстительный Рокамболь в чёрных шёлковых чулках и с изящным кинжалом у пояса.

      Плотнее прижимаясь к подушке пылающей, отяжелевшей от видений головой, Петруша, наконец, засыпал. И всё-таки видел сквозь дымчатый сумрак дрёмы. Вот отважного золотоискателя-португальца, дона Хозе-Марию-Сальвадора, сонного, окружили команчи, хитрые, как шакалы, неслышные в движениях, как тигры в возвышенностях Корро. И, весь вздымаясь с подушек, Петруша бормотал заплетающимся языком:

      – Скорее берите ваш штуцер, дон Хозе, скорее ваш штуцер!

      И от сильных жестов падал с кровати на пол, пугая мать.

      Его звали Петруша Баранов, этого мальчика; но в эти годы, когда его никто не видел, он любил подписываться так:

      Пётр-Симон-Барандос, капитан вольных стрелков Техаса.

      Или ещё так:

      Натипак-Ртеп-Вонараб.

      Изорвав бумажку с таким росчерком в мелкие клочки и весь розовый от счастливой выдумки, он всё-таки бежал к матери и возбуждённо сообщал ей:

      – Мама, угадай, что это такое значит: Натипак-Ртеп-Вонараб?

      – Ничего не пойму, – недоумевала мать.

      С хохотом он кричал:

      – Натипак Ртеп Вонараб – это значит – капитан Пётр Баранов, если прочитать каждое слово наоборот. Правда, хорошее имя для капитана вольных стрелков Техаса? Ртеп Вонараб? Мамочка!

      Какова была сила воображения у крошечного Петруши, можно судить по следующему случаю.

      Однажды, когда Петруше было всего восемь лет, мать как-то прошла мимо него в то время, как он таинственно крался из одного угла детской в другой. Петруша горько и безудержно расплакался.

      – О чём ты? – обеспокоенно бросилась к нему мать.

      – Да… о чём… – горько хмыкал носом и губами Петруша. – Сейчас ты спугнула целое стадо антилоп… а я три дня… не ел…

      – Милый! Котик мой! – мать осыпала щёки Петруши поцелуями, тормошила его за плечи, прижимала его к груди. – Милый! Котик! Ведь ты сейчас кушал телячью котлетку! Хочешь, я сделаю тебе твою любимую яичницу?

      – Не х… не х… хочу! Вяленую анти… анти… лопу… х… хочу! – плакал Петруша.

      Ах, как вкусно мясо антилопы, слегка провяленное на солнце и затем хорошо просушенное под седлом техасского наездника! Ах, какая же яичница может сравниться с этой снедью!

      Петруша плакал долго и горько. Мать хотела утешить его.

      – Ну, позабудь об антилопах, ну, голубь мой! Вон взгляни: под кроватью тапир!

      Но Петруша не унимался.

      – Тапи… тапиры живут не под… кроватью, а в камы… в камышах!

      – Ну вот в камышах под индейской пирогой тапир! Взгляни же! – утешала его мать.

      Петруша перестал плакать, хотя в его горле что-то прыгало.

      – Дай шту… штуцер! Мамочка!

      В третьем классе, когда пришлось усиленно работать над алгеброй, над латинским языком, и надо было во что бы то ни стало одолеть букву ять, Майн-Рид и Эмар забылись, и фантастические образы потухли у детской кровати, как догоревшие свечи. Смерклось в детской.

      По ночам Петруше стали сниться переэкзаменовки – тонкие, как лезвия ножа, женщины, со сморщенными жёлтыми лицами и длинными языками, похожими на жало. Стали сниться двойки. По утрам он иногда говаривал матери:

      – А я, мамочка, сегодня опять видел во сне двойку по алгебре!

      По врождённой привычке пожимая худенькими плечами и покачивая головою, он добавлял:

      – Эх-ма, плохо моё дело! Эх-хе-хе-хе!

      А ночью опять приходили к изголовью переэкзаменовки с тонкими сплюснутыми лицами.

      Они покачивались возле на каких-то зловеще-скрипучих качелях, высовывали жалоподобные языки и перехихикивались короткими, но сердитыми смешками. Точно стая змей ползла в пересохшем, шуршащем валежнике.

      Дразнили Петрушу, жалили, щекотали тело холодными пальцами эти назойливые призраки.

      За недосугом, под вечным страхом провала на экзаменах, пришлось оставить все книги, кроме учебников, и за три, четыре года Петруша, пожалуй, поотстал в развитии. И тут, когда