Тысяча шестнадцать дней. Воля Липецкая

Андрей пожал плечами, хоть дежурный на него и не смотрел. Сдернул тяжелый рюкзак с плеч.

      Саныч, шустрый старик, вывернул все вентили, запрыгал, ковыляя вокруг Андрея, удерживая руками непомерно тяжелый для своего веса толстый шланг: “Давай, давай, едрит твою кочерыжку”. И тугая плотная струя пара тут же обволокла и всего Андрея в защитном обмундировании и обзорное стекло противогаза.

      Андрей привычно поднял руки, медленно повернулся вокруг себя. А когда шум агрегата затих и дымка перед глазами рассеялась, снял противогаз.

      – Так чо там? Чо? – еще раз переспросил Саныч, – Изменения есть?

      – Да нет там ничего. Голяк. Все также.

      – Едрит твою кочерыжку, – разочарованно протянул старик и вздохнул.

      Он, как и остальные жители подземки, надеялся, что ядерная зима подошла к концу. Им так говорили в самом начале, когда он, еще совсем малец, с матерью оказался в метро на момент взрыва.

      Он помнил тот день как вчера. Ему было пять и мама звала его Коськой.

      “Сейчас пересядем на эту линию, а там до бабушки рукой подать, Кось!” – сказала она.

      А потом случилось то, что врезалось в память до мельчайшей детали, больше, чем образ бабушки или папы, так навсегда и оставшимися где-то там наверху.

      Грохнуло. Качнуло поезда с двух сторон от платформы. Осыпалась плитка со сводов потолка и где-то далеко забабахало так, что людей мгновенно прижало к полу. Почти сразу стало темно.

      В полной густой и вонючей черноте Коська стоял с матерью, по счастливой случайности прижатыми к выемке между колоннами, и обнимал её. Одним ухом он слышал как бешено колотится ее сердце, а вторым – как орущая людская масса давит друг друга в панике.

      – Едрит твою кочерыжку, москвичи! – услышал он тогда спокойный и громкий бас где-то недалеко перед собой, – Да остановитесь вы. Стойте! Что вы мечетесь как крысы? Включите фонарики на телефонах, ну! Живо!

      И тут же один за другим вспыхнули квадратные огоньки. Засветились в отблесках лица, обреченные, полные безумия. Взрослые, вдруг превратившиеся в жалких потерянных детей. Жуки, разом попавшие в коробок.

      – Едлит твою кочелышку, – повторил Коська про себя волшебные слова, чтобы тоже стать таким отважным.

      – Я – машинист Сомов, – пробасил снова тот, что единственный был спокоен, и Коська увидел усатого дяденьку в темной фуражке, – С двух сторон по ветке справа от путей есть аварийные входы в бомбоубежища. Пассажиры двигаются в обратную сторону от хода движения поезда. Артемьев, ты тут?

      – Тут, – подтвердил чей-то голос из дальнего полумрака.

      – Поведешь со своего перрона пассажиров направо, – произнес Сомов и оглядел людей перед собой, – а мы, граждане, идем спокойно, и не толкаемся, в этот туннель, – Да не давите вы друг на друга, едрит твою кочерыжку. Будьте людьми!

      Всё задвигалось, зашевелилось и человеческая масса плавно потекла в две разные стороны.

      Сомов же, заметив Коську с мамой, зачем-то ободряюще подмигнул, словно это могло помочь хоть немного.

      – Испугался? –