Сибирские рассказы. Дмитрий Мамин-Сибиряк

листвень ел, мох ел – и вышел косач.

      – Видим, что птица… – спокойно говорит Иван Васильич. – Бродяга?..

      – Около того… Говорят тебе: косач.

      – Зачем ночью подходишь, дьявол? А как я бы да тебя хлобыснул пулей…

      – И стреляй… Сбился с дороги… отощал… три дня хвою да грибы ел… Вот огня не было, ноги не держат…

      – От артели отстал?.

      – От артели… боялся днем-то подойти…

      Пленный был приведен в избу. При огне он оказался тщедушным мужиком с горбатой спиной и зеленым, испитым лицом. Один глаз вытек, а на его месте оставалось одно закрытое веко. Весь костюм состоял из одной заношенной рубахи, пестрядинных портов и какого-то отрепья на плечах. Войдя в избу, он перекрестился и проговорил:

      – Дайте поись… смертушка пришла…

      – Ну и зверя залобовали! – качал головой Иван Васильич, делая знак жене.

      Появилась краюшка хлеба и чашка с квасом. Бродяга дрожащими руками ухватился за хлеб и принялся его есть с жадностью. Я протянул было руку к своим дорожным запасам, но Иван Васильич остановил меня:

      – Не нужно… Очень уж сердяга отощал, не стерпит настоящей еды. Отвык от хлеба-то…

      Столпившиеся у дверей монахини смотрели на несчастного бродягу со смешанным чувством страха и сожаления. Слышались вздохи.

      – Дальний будешь, миленький? – осмелилась наконец спросить одна из сестер.

      – Дальние, голубушка… из-под Иркутскова… – быстро ответил бродяга и посмотрел таким голодным взглядом на всех нас. – Отощал… из сил выбился.

      – Господи, батюшка!.. – слышался благочестивый шепот.

      – Ну, куда я теперь с тобой, косач? – спрашивал Иван Васильич, расхаживая по комнате. – Ну, куда?.. Шел бы своей дорогой… Вот не угодно ли! – обратился Иван Васильич уже ко мне. – Я же его и представляй в город… Это значит – тридцать верст вперед да тридцать верст назад. Нет, спасибо, голубчик… Это уж третий так-то ко мне навязывается: отобьется от артели, и вези его в город. У них, у бродяг, тракт по реке Исети, а потом через горы перевалом: на реку Чусовую идут – старинный тракт. Верстах в двадцати от кордона ихняя бродяжья тропа. В лето-то, может, тысячи три человек пройдет: все в Расею, значит, обращаются… Ох-хо-хо!.. Когда урядником был, так до смерти, бывало, надоедят эти бродяги, особливо по осени, когда холодом их в горах достигнет. Артелями приходили: предоставь по начальству. Это они зимовать в острог просятся… И вот все такие орлы! Ну, что с ним поделаешь, с косачом?..

      – Заплутался… – точно про себя говорил бродяга. – Отощал… все думал – выйду на дорогу, а самого уж вторые сутки мутит… с голоду мутит…

      – Чем же ты кормился? – спрашивает сестра побойчее.

      – Саранку копал да ел… медвежью дудку, бруснику… огня не было, вот главная причина… Иззяб весь, ноги избил, отощал…

      – Вот что, сестрицы, идите-ка с богом спать, – предложил Иван Васильич, позевывая. – Утро вечера мудренее.

      Монашки придвинулись к двери и зашептались.

      – Боятся оне… – объяснила хозяйка. – Может, он не один: и отворит ночью ворота