Квартеронка. Майн Рид

сновала по палубе. Рулевой стоял наверху в рулевой рубке, кочегары суетились около котлов; дверцы топок накалились докрасна, и яркое пламя высотой в несколько футов вырывалось из громадных дымовых труб. Можно было подумать, что судно горит. – Они топят окороками! – закричал один из пассажиров.

      – Верно, черт побери! – воскликнул другой. – Смотрите, вон перед топкой их навалена целая куча!

      Я посмотрел в ту сторону. Это была правда. На палубе перед пылающей топкой лежала гора каких-то темно-коричневых предметов. По их величине, форме и цвету можно было заключить, что это копченые свиные окорока. Мы видели, как кочегары хватали их один за другим и бросали в пылающие жерла топок.

      «Магнолия» быстро догоняла нас. Ее нос уже поравнялся с рулевой рубкой «Красавицы». На нашем судне волнение и шум все увеличивались. С нагонявшего нас судна слышались насмешки пассажиров, и от этого страсти разгорались еще больше. Капитана заклинали принять вызов. Мужчины осаждали его; казалось, вот-вот начнется драка.

      «Магнолия» продолжала идти вперед. Она шла уже с нами наравне, нос с носом. Прошла минута в глубоком молчании. Пассажиры и команды обоих судов следили за их движением, затаив дыхание. Еще минута – и «Магнолия» вырвалась вперед!

      Громкий, торжествующий крик раздался с ее палубы, а затем на нас посыпались насмешки и оскорбления.

      – Бросайте конец – мы возьмем вас на буксир!

      – Где уж вашему ковчегу угнаться за нами!

      – Да здравствует «Магнолия»! Прощай, «Красавица»! Прощай, старая развалина! – вопили пассажиры «Магнолии» среди взрывов оглушительного смеха.

      Я не могу передать вам, какое унижение испытывали все, кто был на борту «Красавицы». Не только команда, но и пассажиры, все как один, переживали это чувство. Я и сам испытывал его гораздо сильнее, чем мог себе представить.

      Никому не нравится быть в лагере побежденных, хотя бы он и оказался там случайно; кроме того, всякий невольно поддается общему порыву. Настроение окружающих – быть может, в силу какого-то физического закона, которому вы не можете противиться, – сразу передается и вам. Даже когда вы знаете, что ликование нелепо и бессмысленно, вас пронизывает какой-то ток, и вы невольно примыкаете к восторженной толпе.

      Я помню, как однажды, охваченный таким порывом, присоединил свой голос к крикам толпы, во всю глотку приветствовавшей королевский кортеж. Прошла минута, возбуждение мое остыло, и я устыдился своей слабости и податливости.

      И команда и пассажиры, видимо, считали, что капитан, при всем своем благоразумии, сделал большой промах. Кругом стоял ужасный шум, и крики: «Позор!» – неслись по всему судну.

      Бедный капитан! Все это время я не сводил с него глаз. Мне было его очень жалко. Я был, вероятно, единственным пассажиром, кроме прелестной креолки, знавшим его тайну, и я не мог не восхищаться, с какой рыцарской стойкостью он держит свое слово.

      Я видел,