Вернулись с кладбища усталые. Натиг Расулзаде

жизни, тяжелое для него препятствие, потому что было несправедливо, это угнетало и было тяжело еще и потому, что он никому не мог пожаловаться: её мать так некстати недавно умерла, единственный человек, который мог бы что-то ей внушить, может даже переубедить.

      Он лежал одетый – как был за столом – с широко открытыми глазами на их общей с женой постели, прикрытый без нужды чьей-то заботливой женской рукой одеялом, уставившись в потолок, чувствовал давящую тяжесть в груди, слышал, как пошел дождь за окном, не сразу поняв, что это шум бьющих в стекло капель. Теперь все хлопоты на поминках и до, его суета и нервотрепка по поводу запаздывания с доставкой поминального обеда, вчерашние переговоры на кладбище о месте захоронения и цене, бесконечные звонки родственников, на которые приходилось отвечать одно и то же, одно и то же, заказ автобусов, что должны были повезти и привезти желавших поехать на кладбище и все остальное, мелкое, суетливое, что временно отвлекало его от мыслей об умершей, и, казалось, было давно, много лет назад, а не всего два дня, все это ушло далеко назад, оставив его одного с его утратой. И он не мог ни о чем думать, хотел сосредоточиться на чем-нибудь и не мог, незаметно уснул, напряжение последних дней навалилось, утащило его в сон без сновидений, и он проспал одиннадцать часов, а когда проснулся ему показалось, что он вовсе не спал и в соседней комнате все еще сидят гости, и поминки продолжаются с пустыми разговорами, не имеющими к нему никакого отношения.

      Он лежал неподвижно, прикрыв глаза, вспоминая, что впервые за много месяцев ему ничего не снилось, он попросту провалился в черную дыру сна, и тут послышались знакомые шаги, идущие из кухни сюда, в сторону спальни…

      Он приподнялся в постели, глядя на проем распахнутой двери в ожидание, и тут… на пол возле двери упала тень и сразу же в проеме показалась знакомая фигура, закутанная во что-то белое… саван, что ли… Он без всякого страха, с любопытством наблюдал за ней, уже вошедшей в спальню и приближавшейся к нему на кровати.

      – Амина, – полувопросительно, полу утвердительно произнес он.

      Она приблизилась, молча освободилась от савана, осталась голой.

      – Что ты? – спросил он. – Ты ведь умерла.

      – Моя душа бессмертна, – проговорила она тихо, так что, он должен был напрячь слух, чтобы услышать.

      – Да, – равнодушно покивал он, – знаю, читал, много раз слышал от вроде бы умных людей. Это что же, следствие того, что ты стала верующей во время болезни? Или не имеет отношения?

      – Не говори в таком тоне, – сказала она. – Ты кощунствуешь. Надо верить.

      – Да, наверное, ты права, но верить надо всегда, а не ударяться в религию только, когда тебе плохо, я так понимаю. А почему ты здесь? Разве только твоя душа бессмертна? Все умирают, и лежат себе потихоньку, никого не беспокоят.

      – Я хотела