Повесть о доме Тайра. Эпосы, легенды и сказания

негоже, если подумают, будто мне жаль денег!» И он дал врачу пятьдесят цзиней золота, но лечиться так и не стал.

      Мудрость древних навеки запечатлелась в сердце, и я сейчас восхищаюсь ею! Я, недостойный, стал одним из Девяти избранных[301], взошел на возвышение Троих[302], ибо судьба человека вершится по воле Неба. Зачем же, не разумея сей высшей воли, понапрасну утомлять душу, хлопоча о лечении? Если недуг мой предопределен кармой как возмездие за прегрешения, свершенные в минувших рождениях, то, сколько ни лечись, все напрасно! Если же суждено мне иное, я исцелюсь и без лечения. Недаром оказалось бессильным все искусство знаменитого врача Дживаки[303], и Будда скончался у достославной реки Бацудай[304]; он хотел доказать, что болезнь, предназначенную судьбой, излечить невозможно! Разве он скончался бы, если б врачевание могло исцелять недуги? Я привел пример, когда больным был сам Будда, а врачом – знаменитый Дживака; что же говорить обо мне: ведь мое тело – не тело Будды. Да и лекарь этот тоже навряд ли сравнится с Дживакой! Пусть он выучил наизусть все Четырехкнижие лекарского искусства[305] и применяет все сто способов врачевания, – все равно не в его власти исцелить тело, полное скверны, подвластное закону жизни и смерти, закону бренности всего сущего! Пусть он изучил досконально все Пятикнижие врачевания[306], пусть умеет излечивать всевозможные недуги, все равно он бессилен исцелить немощь, предопределенную кармой в наказание за грехи, свершенные в минувших рождениях! Раз лечение не может увенчаться успехом, стало быть, и звать этого врача напрасно. Но если бы ему все же удалось излечить меня, это было бы равносильно признанию, что в нашей стране не существует науки врачевания! В особенности же не подобает мне, одной из опор Треножника[307], принимать врача, прибывшего к нам из чуждых пределов забавы ради; это позор для нашей страны, забвение долга министра! Пусть тело мое умрет, но можно ли вместе с телом утратить душу, радеющую о достоинстве государства? Передай же отцу моему все, о чем я тебе поведал!

      Моритоси возвратился в Фукухару и со слезами передал то, что услышал.

      – Даже в древности не бывало министра, так дорожившего честью своей страны! – воскликнул Правитель-инок. – И уж тем более не бывать такой добродетели в грядущие времена! Наша маленькая Япония – слишком тесное вместилище для столь великого духа! – И, сказав так, князь Киёмори, в слезах, поспешил вернуться в столицу.

      Той же седьмой луной, на двадцать восьмой день, князь Сигэмори принял духовный сан; имя в монашестве взял Дзёран – Чистый Лотос. А вскоре, в первый день восьмой луны, наступил его смертный час, душа исполнилась просветления, и он тихо скончался. Всего сорок три года минуло князю – возраст расцвета! – и потому кончина его весьма прискорбна!

      «Покойный князь всегда старался смягчить жестокость и своеволие Правителя-инока, только благодаря ему страна пребывала в покое. Что же будет теперь? Какие начнутся

301

Девять избранных (иначе – девять князей) – высшие сановники эпохи Чжоу и Хань в Китае.

302

…взошел на возвышение Троих… – «Трое» – Главный, Левый и Правый министры. Термин заимствован из Китая.

303

Дживака – прославленный искусством врачевания легендарный врач в Древней Индии, будто бы пытавшийся лечить будду Шакья-Муни.

304

Река Бацудай протекала возле рощи, под сенью которой скончался Шакья-Муни.

305

Четырехкнижие лекарского искусства. – Имеются в виду древнекитайские медицинские сочинения.

306

Пятикнижие врачевания. – Также древнекитайские медицинские сочинения.

307

…не подобает мне, одной из опор Треножника… – Жертвенный сосуд-треножник, в котором варили жертвенную еду, с древних времен считался в Китае священным символом царской власти. Главного, Левого и Правого министров уподобляли трем опорам этого священного Треножника.