Визионер. Женя Гравис

чем вчера”, – другое дело. Разошлись и живите дальше. А тут любовь-кровь-морковь…»

      Подслушивать малоразличимых в полумраке соседок было гораздо интереснее.

      – Слыхала, у Дуткевичей-то новый повар, француз.

      – Зачем им француз? Они ж из купцов, кроме русской кухни ничего в жизни не ели. Луковый суп вместо солянки? Смешно.

      – Дуткевич-то тоже не рад, да жена настояла. Столичная мода, говорит. Мол, мы тут в Москве ничего в кухне не смыслим.

      – Что бы они там сами понимали, в столице? Ходят вон бледные, немощные.

      – И то правда. Одним луком и тухлым сыром сыт не будешь.

      – А у Барышкина-то, слышали, младшенькая преставилась в первый день весны. Говорят, скоротечный тиф.

      – Ох, горе какое, совсем молодая девочка, помню её.

      – Барышкин с лица спал, пить бросил. А на похороны никого не позвал, по-тихому отпел в семейной церкви. Тиф-то – он заразный весьма.

      – Моя кухарка бабку знает из плакальщиц. Бабка там была, говорит – и вправду девочка как после тифа выглядела, голова стриженая.

      – А вот старуха Зубатова сказывает, что никакого тифа не было, а умерла она от разбитого сердца.

      – Она ещё жива, Зубатова-то? Ей же сто лет в обед, сыпется вся.

      – С памятью у неё, слава богу, всё в порядке. Все сплетни помнит.

      – Кто ж ей сердце-то разбил?

      – Зубатовой?

      – Да Барышкиной же! Маше!

      – А-а-а… Говорят, что её какой-то соблазнитель бросил прямо в зале ресторана. И бедняжка там на месте и окаменела от горя, не вынесла бесчестья. Там за столом и нашли.

      – Боже упаси, страсти какие. А не врёт ли?

      – Ей свояченица рассказала, а у той свояченицы есть дядя, так вот того дяди приятель знает жену метрдотеля. По всему, не врёт.

      – А в какой ресторации это случилось?

      – В «Славянском базаре», кажется.

      – Ну надо же, у меня на эту субботу там столик заказан.

      – О, дорогая, непременно возьмите фруктовый суп с бисквитами. Бесподобный вкус…

      Соня и сама была готова окаменеть в этот момент. Машу Барышкину она несколько раз встречала и разговаривала, но близко знакома не была. И всё равно сердце болезненно сжалось. Как ужасна смерть, когда ходит так рядом. Ладно старики, они уже пожили, но умереть в шестнадцать лет… В газетах ничего об этом случае не писали. Сплетням, с одной стороны, верить нельзя, а с другой (Соня не раз в этом убеждалась) – на пустом месте они не вырастают. Значит, что-то подозрительное было в Машиной смерти.

      А ведь ещё несколько дней назад папа рассказывал, что Барышкин ищет дочь и сулит богатую награду любому, кто её обнаружит. Соня тогда промолчала, но себе в голове почему-то представила Машу в санях – что едет она с красивым офицером куда-нибудь в Петербург и улыбается оттого, что свободна. Уж больно Барышкин нравом суров, как с таким отцом жить?

      А тут, выходит, никаких Петербургов и офицеров. Погибель