28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто. Давид Зафир

момент может погибнуть.

      Надо сказать, что Рубинштейн единственный из всего гетто ничуть не боялся немцев. Сталкиваясь с эсэсовцами, он скакал вокруг них так же, как вокруг нас. При этом указывал на них, на себя и смеялся: «Все равны!» И так до тех пор, пока эсэсовцы не начнут тоже смеяться и повторять: «Все равны». То ли их это забавляло, то ли где-то в глубине души они чувствовали то, чего никогда не признали бы вслух: что они в этом мире так же уязвимы, как мы.

      Может, не такой уж он и сумасшедший, этот Рубинштейн. Может, он, наоборот, мудрец и потому не испытывает перед немцами страха. Вполне возможно, наш страх для него так же смешон, как для нас – его безумие.

      Рубинштейн огляделся, словно клоун на арене, присматривающий жертву для своих проделок. И внезапно расхохотался. Я проследила за его взглядом: на другом конце улицы появился эсэсовский патруль. Рубинштейн, наверное, единственный из евреев мог смеяться при виде эсэсовцев. Проскакав еще пару метров, он остановился перед лавкой Юрека и крикнул так громко, что старик должен был услышать даже через стекло:

      – Гитлер – говнюк!

      В окно видно было, как вздрогнул Юрек, стоявший за своей пыльной кассой.

      – Гитлер, – орал Рубинштейн, – трахает свою овчарку!

      Юрек запаниковал. Прохожие отхлынули от Рубинштейна. Мне тоже стало не по себе. Если эсэсовцы услышат эту околесицу…

      Я бросила на них взгляд, но сумасшедшего – а он все-таки точно сумасшедший, иначе почему творит такую дичь? – патруль пока не заметил. Мне стало любопытно, я остановилась, напрочь забыв одно из главных правил выживания: любопытство никогда – никогда-никогда! – до добра не доводит.

      – Как бы с такой псиной не остаться без дрына! – не унимался Рубинштейн.

      Юрек торопливо похватал продукты с витрины: ветчину, хлеб, масло. Выбежал на улицу, сунул все это добро Рубинштейну в руки и рявкнул:

      – Тихо ты!

      Юрек до полусмерти испугался, что нацисты пристрелят не только Рубинштейна, но и хозяина лавки, перед которой выкрикивается такая чудовищная крамола. Несмотря на опасения, что всех нас скоро перебьют, сложить голову прямо сегодня старику явно не хотелось.

      Рубинштейн ухмыльнулся:

      – Я еще варенье люблю.

      – Ах ты… – Глаза у Юрека яростно сверкнули.

      Тут наконец и до меня дошло: выходка Рубинштейна – это такое изощренное вымогательство.

      – А не то крикну, – Рубинштейн ухмылялся все плотояднее, – что ты тоже хочешь переспать с Гитлером!

      Старик-торговец от такого бесстыдства потерял дар речи.

      А Рубинштейн повернулся к солдатам, приставил ладони ко рту на манер рупора и прокричал:

      – Юрек хочет пере…

      Эсэсовцы раздраженно покосились в нашу сторону. Тут уж и я струхнула. Дура набитая, давно пора отсюда убираться!

      Юрек молниеносно зажал Рубинштейну рот рукой и прошипел:

      – Получишь ты свое треклятое варенье!

      Вымогатель