Vip-зал. Йенс Лапидус

на него: отец, сын Линды Никола, Дарко и его нынешняя подружка. Те, которые действительно ждали его, беспокоились, навещали и звонили все эти годы. Его семья. Все же ему казалось, что кого-то не хватало. Он хорошо знал, кого бы еще хотел здесь видеть.

      Комната освещалась двумя торшерами под белым абажуром, каждый со своей стороны дивана, и люстрой с приглушенным светом, а еще – множеством цветных фонариков со свечами. На окнах с Рождества остались висеть картонные звезды. Интересно, почему Линда их не сняла.

      На столе – две бутылки кавы и семь бокалов.

      – Давайте же отпразднуем.

      Линда налила себе игристого вина.

      – За твою новую жизнь, Тедди, братишка.

      Все рассматривали его. Поднимающиеся пузырьки в бокале блестели, как маленькие алмазы. Здесь было уютно, со всеми этими разномастными лампами и красивым ковром.

      Он тоже поднял бокал.

      Дарко поставил свое вино на стол, бокал звякнул, этот звук как будто был сигналом: улыбайся еще шире.

      – Добро пожаловать на свободу.

      – Спасибо.

      – Не представляешь, как мы скучали по тебе.

      – Не больше, чем я.

      – Но теперь все позади, ведь так?

      – Думаю, что так.

      Тедди был ему рад. Дарко жил в Мальме и приехал сюда специально, чтобы отпраздновать освобождение Тедди.

      – У нас тут кое-что для тебя… – Линда поставила на стол корзину. – Это наш тебе «приветственный набор». Мы положили сюда новое белье и носки, старый телефон Николы, которым ты пока можешь пользоваться; проездной на автобус на двести крон, бутылку красного и твой старый спортивный костюм. И еще я положила подарочную карту универмага. Неплохо, правда?

      Тедди взял корзину.

      – Вы замечательные.

      Линда кивнула, глаза у нее покраснели.

      Бо́ян, отец, медленно подошел к нему. В красной вязаной кофте, немного свалявшейся, у шеи торчал воротник когда-то белой, а сейчас пожелтевшей рубашки. Он обнял Тедди. Это не были крепкие отцовские объятия, скорее, торопливое похлопывание по плечу. Но это был самый тесный телесный контакт, на который отец осмелился после маминой смерти.

      – Dobrodošao, moj sin, – произнес он, сделав ударение на «сын» и глядя Тедди прямо в глаза, – Živeli[2].

      – Спасибо, папа.

      Тедди не хотел говорить по-сербски, но не потому, что он не понимал, просто это не его язык.

      Отец все еще смотрел ему в глаза, ничего больше не говоря. Остальные ждали. Краем глаза Тедди заметил, как Никола переминался с ноги на ногу, он единственный не мог стоять спокойно.

      – Ты мой сын и всегда будешь моим сыном, – сказал отец наконец. – Мама была бы рада, что ты вернулся.

      Вечером, раздеваясь, Тедди заметил, что одежда резко пахнет дешевым порошком. Это напоминало зону. Кроме тех денег, что он держал в коробке еще с тюрьмы, у него было двадцать восемь тысяч в конверте и две старые золотые цепи. Надолго этого не хватит.

      Новая жизнь.

      Он осмотрел себя в зеркале, висевшем на стене. Шрам на животе выделялся тонкой линией, был, может быть, чуть краснее, чем обычно. Он вспомнил

2

Добро пожаловать, мой сын. Ура (серб.).