Татьяна, Васса, Акулина. Татьяна Алфёрова

Сама ту траву рвала, к лицу подносила, целовала, вдыхала ее запах.

      А лошади под таким Васютиным любезным любопытством округлились боками, шерсть у них заблестела, грива распрямилась, хвост колтунами не сбивался. Хорошо лошади: корова двойней отелилась, а овцы ягнились двумя – не то четырьмя ягнятами. Акулина-то сразу смекнула, что скотинку полюбил домовой: дочушке Вассе спасибо, у нее с «хозяевами», домовым да кикиморой, особая любовь, даже воочию их видит. Если не выдумывает. А Сергей удивлялся и радовался удаче с телятами. Ну и счастье, что не догадывается! Пусть радуется просто так.

      И сама Акулина при таком обширном, размашистом плодородии родила новую девчонку Ефросинью: крупную, гладкую, крупитчатую. Беленькую с голубыми глазами. Хотя год был непростой, 1812, его еще французским годом называли. Война с французом была пусть и далеко, говорили, в самой Москве, но все же война. Грибы, понятно, родились, как из пушки, – это первая примета войны. Акулина ездила по грибы с телегой в ближайший подлесок, но если прежде срезала коровам сыроежки, то в этом году всё крепкие обабки да красные. Для себя сушить и солить грибы не успевали, едва выйдешь за двор, уже спотыкаешься о грибы.

      Васса подрастала летами, но не вытягивалась: как есть махонькая, едва до пояса взрослому мужчине. И к знахарке ходили, водой заговоренной поливали на заре, и куриным пометом мазали – не хочет Васса расти.

      – Да и ладно, – решила Акулина. – Успеет еще до свадьбы. Зато на одежку меньше холста уйдет. А дылда у них с мужем уже есть – Маремьянка к небу тянется, стройная, гибкая как лоза. Но манерная, что барышня.

      – Расти, расти, Маремьянушка, – скажет Сергей. – Наверху воздух чище!

      Акулина привыкла и уже была не против, что Васса со скотинкой возится, но вот беда: повадилась та верхами ездить, как парнишка, честно слово, да ловко так. Уж ругали ее, ругали за это, отец даже розгой поучил, но разве Сергей умеет по-настоящему? Так, погладил по спине, считай. Оттуда беда и пришла, но об этом после, позже.

      Сидела бы дома дочка, когда минутка отдохнуть выпадет, возилась бы не с лошадьми, а с рукоделием – все бы хорошо сложилось.

      Дома как раз чудеса начались.

      Как-то такое непутевое лето выдалось, стремительное, что не успевали с работой даже на барщине, не то что на своем поле. Рожь быстро поспела, ее жать пора, а сено еще не откосили. Вот Акулине и пришлось с мужем и старшими детьми Маремьяной и Михайлом отправиться жать совсем рано, после третьих петухов в четвертом часу утра. Еще не рассвело толком. Зато не припекает, работать легко по росе.

      Позавтракали обычно: хлебом со снятым молоком. Дома оставили шестилетнюю Ефросинью, старуху Анну и подросшую Вассу, чуть не одиннадцать ей стукнуло, большая девчонка, может управляться. Старуха только-только успела печь растопить, а Васса уже скотину обрядила, коровок подоила, выгнала всех в стадо пастуху под начало. Бабка Анна принялась стряпать обед, да и сомлела от жары.

      – Баба Нюша, – тихонько говорит Васса, – ты иди в подклеть полежи, там прохладно, а обед я состряпаю.