Пирра. Кто она?. Маша Рапопорт

начинала плакать.

      – Какой-то сумасшедший дом, – говорил папа и, быстренько перекусив, смывался на работу. Он всегда смывался туда, когда кто-нибудь из нас плакал. Благодаря нашему плачу, он стал знаменитым скульптором и получил первую премию на конкурсе. Его показывали по телевизору и напечатали в газете. И мы очень гордились им и радовались, что мы не зря плакали и что у нас такой известный папа. Но папа считал, что добился он всего этого упорным трудом, а вовсе не потому, что мы плакали. Но мне кажется, что если бы мы меньше плакали, то он бы меньше работал, а лежал бы на диване с газетой, как это делают все папы. Он всегда сожалел, что не может лежать на диване с газетой, и что дети его совсем заели и не дают ему творчески работать.

      Он был очень не доволен, что мама едет в аспирантуру, и вместо того, чтобы вытирать пыль, будет ходить в Москве по выставкам и театрам.

      – Ты ненормальная, – говорил он маме, – надо заниматься детьми и мужем. Хватит тебе учиться. Ненормальная. Ей богу ненормальная. И мать твоя такая же сумасшедшая, как и вся твоя родня.

      – Зато ваша семейка сверхнормальная, – парировала мама, орудуя большим кухонным ножом, сделанным папой из пилы, – сверх всяких норм нормальная. С тоски можно сдохнуть. Только о деньгах и думает.

      И тут, конечно, папа бы с мамой сцепились, но раздался звонок, и мама сказала папе:

      – Иди, открой дверь!

      – А почему я? – ответил папа.

      2. – Твоя мать приехала, ты и открывай.

      Мама опять хотела сцепиться с папой, но я пошла и открыла дверь. На пороге стояла маленькая кругленькая бабушка, похожая на зелёную грушу, в платье защитного цвета, в какой-то несуразной шляпе и в полосатых гольфах. На шее у неё висели коробки, на спине огромный рюкзак, а по обоим бокам стояли два больших чемодана.

      – Здравствуй, Марусечка, – радостно сказала она мне.

      Я открыла рот от удивления и долго стояла так с открытым ртом. Из под шляпы на меня смотрели два синих-присиних василька. Васильки улыбнулись, и бабушка сказала мне:

      – Закрой пасть!

      И сунула мне в рот конфетку. Я закрыла пасть и стала сосать конфетку.

      – Проходите, пожалуйста! – вежливо сказала я ей.

      Бабушка нагнулась, и все её коробки с шумом посыпались на пол.

      – Помогай! Помогай! Что стоишь? – закричала бабушка.

      Мама всегда говорила, что у меня плохая реакция. Я растерянно схватилась за ручку чемодана и попыталась оторвать чемодан от пола, но он был такой тяжёлый, словно в него напихали металлолома.

      3. – Какая ты дурочка! Коробки тащи!

      Она взяла оба чемодана и подняла их вверх, как два лёгких пёрышка. Раз! И чемоданы оказались в прихожей.

      – Ну, и силища у этой груши! – подумала я.

      – Ну, приехала, слава богу! Здравствуй, внученька!

      Только теперь я поняла, что это явилась наша бабушка. Она была совсем не похожа на нашу маму. И встреть я её где – нибудь на улице я бы её ни за что бы ни узнала.

      Папа с мамой перестали ругаться, и вышли в прихожую.

      – Здравствуйте, тётя Поля, – сладким голоском пропел папа. – Ну, вот теперь хоть поем нормально.

      – Голодающий! – прошипела мама. – Как ты, бедненький, до сих пор не умер от моих котлет?

      – Ну, началось, сказал папа и стал быстренько собираться на работу.

      – Здравствуй, мама, – сказала мама бабушке, и они стали целоваться.

      Соня с Лизой ещё спали. А я, как воспитанный ребёнок, пошла в детскую и стала рисовать бабушку. А бабушка с мамой пошли на кухню проводить «пресс-конференцию», как выразилась бабушка.

      Глава 2. Новая жизнь

      Пока шла «пресс-конференция», Соня проснулась. Они с Лизой спали на деревянной двухэтажной кровати, сколоченной папой из досок, в которых было пианино «Петроф», купленное нам папой, после долгой ссоры с мамой. Соня потянулась и сказала:

      – Маша, ку-ку.

      – Царствуй, лёжа на боку, – ответила я.

      – Бабушка приехала.

      – Бабушка, – зашептала Соня. – А она какая?

      Мы её никогда раньше не видели, но знали от мамы, что она у нас «мировая».

      – Зелёная груша в шляпе, – сказала я. – Вставай! Иди мой уши.

      – Ну вот, мой уши.

      – Не буду, – сказала Соня.

      Она всегда говорила: «Не буду. Не хочу». Все глаголы она употребляла с частичкой не, но если её хорошо поколотить, то можно было выбить из неё этот недостаток. Она хорошо поплачет, а потом делает то, что надо. Трудный ребёнок была наша Соня, как выражалась мама.

      – Девочка наоборот, – называл её папа. И когда ему надо было что-нибудь от неё добиться, он всегда говорил наоборот:

      – Не будешь есть. Никогда в жизни не будешь есть.

      И тогда Соня говорила:

      – Буду. – И начинала есть.

      Если бы не эта «военная хитрость» папы, то Соня умерла бы с голоду.