Камень, или Terra Pacifica. Георгий Тимофеевич Саликов

ту её часть, где недавно была приклеена фотомодель хватким французским скотчем, а теперь белело новое географическое пятно. Улыбка его знаменовала внезапную отвагу сотворить поступок. Он стал пристально вглядываться в глубину белого новоявленного острова, созданного не без участия Нестора и фотомодели. По мере всё большей и большей сосредоточенности во взгляде – остров также увеличивался размерами. Но действие происходило пока ещё в этой действительности. Грузь присутствовал ещё здесь, в окружении коллег. Однако сознанием своим он уже вроде бы удалился куда-то. Нет, не зря он так долго изучал оптические свойства ископаемых творчества. Сейчас что-то будет. Все дружно расступились по обе стороны от карты. Каждый молча пребывал в собственных догадках. Или в обычном ожидании.

      А дальше настоящая наука или настоящее творчество, а, скорее всего, и то, и другое – сложились вместе или вложились друг в друга подобно матрёшке и сделали интересненькое дело. Афанасий, хоть и находился рядом с умолкнувшими сотоварищами, начал нежданно удаляться, но не куда-то, а прямо здесь он перспективно сокращался в собственном объёме. Вскоре его фигура стала почти невидимой точкой на поверхности карты и продолжала уменьшаться на фоне белого географического пятна в Тихом океане южнее островов Россиян.

      Что это было? Поистине перспектива? Или притяжение? А может быть, пространственное схлопывание до нуля? Поляризация? Фокус? Не угадать. Неведомый закон вместе с законом перспективы, о которых размышлял учёный, своими скрытыми линиями нарисовали неведомое доселе событие.

      (А тем временем)

      В тот же момент солнце поднялось на пологую вершину дуги, а в доме напротив что-то невидимо дрогнуло. Из открытого окна в его середине изошло никем не замеченное волнение, всюду простирая упругое качение. Сначала оно ткнулось о ближние к нам сферы, придав им лёгкую вибрацию, а затем устремилось в места весьма отдалённые, обнимая собой всю землю и восходя отдельными гребнями в небесные области.

      – А ты говоришь, Пациевич! – воскликнул Иван, мгновенно осмыслив происшествие. – Вот принцип, так принцип. Браво, Афанасий!

      Остальные учёные оказались в полном оцепенении на длительное время, не слыша возгласов Ивана, пока не раздался чистый бессловесный взрыд Розы Давидовны. Она готова была расплакаться ещё тогда, в минуты речей Ивана о муках стяжания полномерного нашего пространства. Она была готова разреветься от боязни, одновременно и от красоты Ивановой мысли. Но теперь её прорвало из-за отчаянной жалости к Афанасию. Её гладкие щёки, мгновенно и равномерно покрывшиеся слёзной плёнкой, задрожали в мелкой судороге. Сразу после импульса рыдания она всплеснула пудовыми руками в сторону карты с белым географическим пятном, где Афанасий уже окончательно исчез, и, несвойственным ей в обычном состоянии слишком высоким голосом, с пронзительной болью выдавила из себя:

      – Афонюшка-а-а! На кого же ты нас поки-и-ну-ул?!

      Борис Всеволодович первым опомнился