Лихомара. Наталия Ермильченко

и щеках, но еще на руках, на плечах и даже на ногах, – это было заметно, когда Алевтина Семеновна приходила в сарафане. Волосы у нее были рыжеватые – судя по тем прядям, которые выбивались из-под косынки. А голос – стрекочущий. Когда она разговаривала с кем-нибудь у себя на участке, можно было подумать, что это трещит сорока. А косынку, кроме Алевтины Семеновны, из знакомых не носил, кажется, никто. Всегда одна и та же, линяло-красного цвета, она закрывала лоб почти до самых бровей и сзади завязывалась узлом. В таких косынках иногда изображают пиратов в книжках для детей. У пиратов они тоже линялые – а может, на солнце выгорели. И в чем бы ни появилась Алевтина Семеновна, все было не то линялое, не то выгоревшее. Прямо пират!

      Линялые вещи Моне не очень нравились, но недостаток Алевтины Семеновны она видела в другом – правда, всего один. Когда Моня была еще маленькой, Алевтина Семеновна, стоило прийти в гости, сразу хватала ее, сажала к себе на колени и начинала читать стих про сороконожку:

      У сороконожки народились крошки.

      Что за восхишенье, радость без конца!

      Дети эти – прямо вылитая мама:

      То же выраженье милого лица.

      Моню это бесило. К счастью, она быстро выросла, и они с Алевтиной Семеновной оказались почти что одного роста, так что схватить Моню и посадить на колени стало слабо. К тому же, Моня наотрез отказалась ходить с Бабулей к Алевтине Семеновне в гости, а за ужином Алевтина Семеновна стихи не читала.

      Но тут родилась Горошина. Алевтина Семеновна страшно обрадовалась и при первой же возможности схватила ее и застрекотала про сороконожку. Моня пришла в ужас, а Горошине, как ни странно, понравилось. И, видимо, она решила, что Алевтина Семеновна для того и живет на свете, чтобы читать ей это стихотворение. Сестра называется! В общем, как ни печально, сороконожки пролезли в дом. Моня закатывала глаза и выходила из кухни, но было ясно, что когда-нибудь Горошина выучит стих наизусть, хоть он и длинный.

      Зато Буланкина, застав у них в гостях Алевтину Семеновну, быстро убиралась восвояси. Иногда Моня думала, что ради этого сороконожек можно и потерпеть.

      – Бабуль, а зачем четвертая тарелка? – спросила Моня, когда они садились ужинать. – Правда, что ли, Алевтина Семеновна приехала?

      – Ну, гроза-то была, – засмеялась Бабуля.

      Моня глянула в окно на калитку (просто так, само глянулось), – и как раз увидела Алевтину Семеновну в дачной косынке – той самой, линяло-красной. Опять примета сработала!

      Алевтина Семеновна прямо с порога ласково застрекотала, обращаясь к Горошине. Моня терпеть не могла всяких там «зайчиков» и «птичек», а от «рыбонек» и «деточек» ей становилось худо. Но, с другой стороны, раз после ужина вместе прогулки будут «Сороконожки», можно смотаться к Носкову. Он сказал, что, если Моню не отпустят, то начнет выслеживать Буланкину сам, а то уже август, и можно до школы не успеть. Досадно же, если Носков увидит, а она нет!

      Алевтина Семеновна села поближе к Горошине:

      – Деточка,