Струна (сборник). Илья Крупник

сейчас, спустя столько лет, моего покойного друга Олега, Олега Павловича Преснякова, который стал доктором наук, профессором, зав. кафедрой русской литературы, Олега, с которым мы дружили всю жизнь.)

19–20/I – 60 г.

      – Проводник! Эй! Ты спишь! Проводник!

      Кто-то с силой стучит по борту платформы, и грузовик на ней, и моя будка на грузовике трясутся.

      – Проводник!

      Я сажусь на ларь, на спальный мешок. В будке темно, только отсвечивает на передней стенке оконце. Это на станции горят фонари. Стекло запотело, на нем капли. Они не двигаются. Значит, дождь был, перестал. Состав наш тоже пока не двигается.

      Я шарю карманный фонарь, он длинный, блестящий, тоже китайский, как мои консервы. Сбрасываю крючок, толкаю дверь, в лицо мне ветер. Щелкаю фонарем.

      – Чего тебе?

      А-а, это стрелок с тамбурной площадки, в тулупе и с винтовкой. Лицо круглое, молодое.

      – Можно к тебе? Ох и скукота! Да и промерз, хоть тулуп, как сволочь.

      – Лезь, – говорю. – Ладно.

      Конечно, неплохо мне одному с самим собой, но все же пускаю, понятно, подвожу: то деда-пасечника, то мужиков-ремонтников, то пареньков. Разговариваем. А чаще – это стрелки с тамбуров. Но у них одна «песня»: – Не жизнь – маета, ни коров, ни коз, ни овец не дают держать, охота запрещена, ловить бреднем рыбу – запрещено. В магазин привозят, так по 40 рублей килограмм… и т. д. и т. п. и т. д.

      И этот туда же: и т. д. и т. п. Ни жинку, ни детей когда видишь?! А дети – лесенка, один другого поменьше… Но! Новый дом поставил, пятнадцать соток под огород, у жинки хозяйство, картошка своя, капуста, огурцы, помидоры, куры. И кабан, как медведь! Точно как медведь.

      – Когда ж ты всё успел?

      – Э-э… – Он машет рукой. – Тебе не понять. Ты еще паренек, пацан. Химичить надо.

      Я смотрю на него: лет на восемь, а то и на все десять меня моложе.

      – Тебе внове, а я переведал. Дурак был. Пацан, как ты. Хотел, знаешь, до моря добраться. Пацан был. – Он усмехается из-под тулупа. – У меня хоть калымить тут можно, хозяйство.

      – И для детей?

      – Ну, их только двое.

      – Так ты говорил – лесенка.

      – Нет, это у соседки.

      – Вы что, с жинкой помогаете ей, что ли?

      Он смотрит на меня очумело. Заболтался.

      – Ладно. Пора. Пока.

      Я открываю ему дверь. Ветер. Очень пахнет на станции карболкой, войной пахнет, как давным-давно. Карболкой с креозотом шпалы пропитывают.

      – Главный кондуктор! И машинист с третьего номера! – гремит на всю товарную станцию голос из репродуктора. – Время отправляться! Отправляйтесь! Время отправляться! Вам открыт прямой семафор!

      И опять мы едем. Опять сопки с лиственницами, вдали на сопках снег.

      Вот появились и валуны-диабазы, совсем как моя якутская тайга. Это ведь всё на той же долготе, только на юге. Но, слава богу, мы едем, а то три часа стояли – всюду ремонтируют дороги. Еще до Амурской области, до «Ерофей Палыча» почти 300 километров.

      Кривые, мрачные избы на станции «Веселый».

      Ночь.