Исследование дома. Новая версия. Притчи, рассказы, эссе. В. И. Нечаев

петельку. Быть может, меркнущее сознание Николаева в тот зимний день опять возвращало недолгое детство в Тбилиси и берег, уходящий из–под ног. А в сердце не было прежней лёгкости.

      …Сбросив лямки тяжелых рюкзаков с плеч, мы лежали на тёплой, остро пахнущей майской тундре; лежали, запрокинув головы, глядя в круто замешанную, почти черную, небесную синеву, которую можно увидеть только высоко в горах.

      Я слушал истории Николаева, покусывая сухой стебель, и каждая отдельная история была по–своему любопытна и, ровным счётом, ни к чему не приложима. Это были всего лишь короткие байки, так мне тогда казалось. Они и оставались байками, пока последняя смерть не замкнула долгий ряд.

14 августа 2007

      Лицо женщины

      Марселина – странное имя.

      Марселина – женщина с белыми волосами.

      Марселина – моя жена. Теперь уже бывшая.

      Однажды она тяжело заболела. Я повёл её к докторам, анализы были идеальные, но Марселина гасла на глазах. Доктора только разводили руками.

      В те времена нетрадиционная медицина становилось модной. Это было в духе происходящего в стране. Все только и говорили о разоружении и о новых свободах. И я пришёл за помощью к Диомеду Петровичу Прилепко, известному городскому гомеопату.

      – Выручай, Диомед, – сказал я. – Жена чахнет.

      Посмотрев медицинскую карту Марселины, гомеопат вздохнул.

      – Случай непростой. К психоаналитику ходил?

      Я был категоричен:

      – Никакого фрейдизма! У русских другая ментальность.

      – А кто спорит? – грустно сказал Диомед. И я понял, что он не поможет.

      – Я сам вылечу Марселину.

      – Попробуй! – оживился гомеопат и торопливо пожал мне руку.

      Тогда я много занимался фотографией. Мы только что поженились с Марселиной. Объектом моих фотосессий была, конечно, моя жена.

      Просматривая карточки, я заметил следы таинственной болезни. Не следствие, но причину, казалось мне, я разглядел. Словно бы маленькие рожки проступали на голове моей Марселины. Бесовская печать – решил я и отправил в горящую печь семейный альбом.

      – Помнишь фотоснимок, где ты смешно надуваешь щёки? – спросил я Марселину.

      – Это мой любимый.

      – Я сжег его.

      – Зачем? – изумилась жена.

      – Ну… – я замялся, – неудачный ракурс.

      – Ты не имеешь права менять чужую линию жизни! – гневно сказала Марселина и сделала то, что делать было нельзя. Она запустила в меня стаканом.

      Я никогда не жаловался на свою реакцию. Стакан я поймал. Но что–то внутри надломилось.

      – Огонь очищает, – неуклюже искал я примирения. – Наши отпускные фотокарточки тоже сгорели… И я увернулся от летящей кофемолки.

      С тех пор болезнь стала прогрессировать.

      Когда Марселина швырнула в меня Библию, подаренную тёщей–иеговисткой, я понял, что дальше тянуть нельзя. Я вспомнил, как в одной