Собрание сочинений. Том 3. 1994-1998. Юрий Поляков

для тебя не гарантия? – фальшиво, несмотря на всю чистоту своих намерений, возмутился я.

      – Писатель, дающий честное слово, то же самое, что проститутка, которая клянется своей невинностью! – отрезал Жгутович.

      – Как сказал! – воскликнул Арнольд, и его лицо напряглось в запоминающем усилии.

      – Что ж, в таком случае наше пари расстраивается, – облегченно констатировал я.

      – Вы, мужики, не расстраивайтесь, – успокоил Арнольд, глянув на часы. – Прямо сейчас должен прийти Витек, племяш нашего редакционного шофера. Я ему от дяди привез рыжиков, – он кивнул на пустую банку, – и бутылку «амораловки», – он показал глазами на свой рюкзачок.

      – Кем он работает? – подозрительно поинтересовался Стас.

      – Чальщиком.

      – А что это? – продолжал допытываться Жгутович.

      – Так, мужик с чалками, – ответил злопамятный охотовед.

      – Образование? – не обратив на это внимания, спросил обладатель «Масонской энциклопедии».

      – Ну какое образование у чальщика? Незаконченное…

      – Конкретнее! – потребовал Жгутович.

      – Из ПТУ за двойки выгнали…

      – Очень хорошо!

      – Вот вы Витька и заделайте знаменитым писателем. Он дядьке письма присылает с такими ошибками, что вся редакция гогочет. Вот вам и чистота эксперимента. А из первого встречного тебе любой дурак гения сконструлит!

      – Идет! – обрадовался Стас и буквально вцепился в мою руку.

      Я нехотя сжал его вспотевшую от предчувствия удачи ладонь, а Арнольд, крякнув, разбил наш заклад. Отмечая заключенное пари, мы допили остатки пива и закусили по-братски последним рыжиком из дядиной банки. Арнольд пошел встречать будущую знаменитость: по его прикидкам Витек должен был уже подъехать.

      – У тебя диван или кровать? – задумчиво жуя гриб, спросил Стас.

      – Диван-кровать, – буркнул я, мысленно ругая себя за это дурацкое пари.

      4. Простодушный

      Через несколько минут он уже сидел за нашим столиком – здоровенный кудряво-конопатый парень, не знающий, куда деть свои огромные красные ручищи. На нем были синие портки, которые сшившие их в городе Можайске люди почему-то поименовали джинсами, и байковая клетчатая рубаха с залохматившимися манжетами. А его башмаки, грубые строительные бахилы, удивляли взгляд бело-серыми разводами, похожими на те, что остаются на черной школьной доске, если стереть написанное мелом с помощью грязной тряпки. Зато лицо парня светилось добродушной безмятежностью: вероятно, из всех проклятых вопросов бытия его беспокоил только один – как дотянуть от аванса до получки. И то, видимо, не очень… Я еще раз пожалел о заключенном пари.

      Когда Арнольд подвел его к нашему столику, он, ужасно робея и запинаясь, представился: «Витёк». Не «Витя», не «Виктор», не «Витька», а именно – Витек. Чувствовалось, что малый впервые оказался в таком значительном месте и, чтобы не оплошать, контролирует каждое свое движение, мучительно призывая на помощь смутные образцы хороших манер, виденные в каких-нибудь