Линия жизни. Игорь Галилеев

бабушка заплакала.

      – Меня же, считай, лет пятнадцать никто с восьмым мартом не поздравлял… Дед-то, муж мой, давно, четверть века как умер. Потом уже и сын со снохой в аварии погибли. Родить так и не успели никого… Одна-одинешенька живу вот теперь. – И рукой слезы с лица смахнула. – Хотя, какой там – живу… Доживаю разве…

      И так посмотрела на меня, словно в саму душу заглянула:

      – Спасибо тебе, сынок…

      А у меня комок в горле – ответить ничего не могу. Взял еще две веточки, ей протянул – мол, вот вам: от тех, кто поздравить хотел бы, но не может уже…

      Бабушка лицо в мимозы спрятала – слышу: плачет… Так и пошла, на ходу аромат цветов вдыхая, радуясь долгожданному привету с неба…

      Ну вот правда – и мне как-то легче на душе стало. Вроде бы ничего не сделал, а толику счастья принес.

      А тут и солнце из облаков выглянуло, своими лучами всё и всех переплело, связало узелочками невидимыми. Смотрю: и улыбки на лицах прохожих появились. Весна!

      – Дяденька! Дяденька! – слышу. Но откуда слова доносятся – не пойму никак. За мешки с мимозой заглянул – а там девочка маленькая – полтора вершка от горшка – стоит, большими глазенками на меня зыркает.

      – Ты чья же будешь? – Спрашиваю.

      – Сама своя и буду. – Отвечает.

      – А мамка с папкой твои где?

      Прежде, чем ответить, девочка вздохнула:

      – Кабы я знала, где их носит… Потерялись, наверное…

      Вот те раз! Я ее за руку взял, а сам по сторонам смотреть начал. Но суеты или убитых горем потери своего ребенка мам что-то не наблюдалось. Пришлось действовать иначе.

      – Граждане! Уважаемые граждане!!! – Кричу. – Кто потерял девочку? У кого пропал ребенок?

      Смотрю, та бабушка возвращается. Подошла, посмотрела на девочку внимательно:

      – Машенька, ты чего же это, опять убежала?

      Девчонка глаза опустила, покраснела.

      – Угу…

      – Ай-яй-яй, ведь большая уже, а все бегаешь…– устыдила бабушка девочку, и ко мне уже: – Она в детдоме недалеко здесь живет, я ее третий раз, считай, к ним возвращаю.

      Девочка вдруг за ногу бабушкину ручками вцепилась:

      – А ты, бабуля, не возвращай меня больше…– И глаза уже слезами заполнились, как озерца маленькие. – Можно я с тобой жить останусь?..

      Бабушка наклонилась к ней, обняла, к себе прижала, плачет – слезы по давно проложенным на морщинистом лице тропинкам ручейками побежали.

      – Крошечка ты моя, не разрешит мне ведь никто…

      – А ты скажи, что я родная твоя – они поверят!

      Бабушка выпрямилась – и будто сила в ней какая-то появилась: плечи расправились, в глазах ясность возникла.

      – А пойдем, поговорим – запретить к тебе хоть каждый день ходить мне уж точно никто не сможет!

      И пошли, держась за руки – две семенящих, шаг подбирающих, одиноких души. Одна – помолодевшая в своей решимости, другая – с тяжким грузом еще не до конца понятого несчастья…

      И как-то незаметно, друг за дружкой, женщины стали подходить – разные совсем: и молодые, красивые, и немного старше, но уже,