Целитель. Долгая заря. Валерий Петрович Большаков

были, такие надежды!

      Судьба, как водится, сыронизировала: Миша – отец его внука…

      – Есть у меня на примете одна кандидатура, – тонко улыбнулся Дворский.

      Бур Бурыч неуклюже развернулся к нему.

      – Я его видел?

      – Да.

      – На той конференции, с Дэ Пэ?

      – Именно!

      Кудряшов пришатнулся к Янину, и удовлетворенно сказал, будто так выйдет слышней:

      – Считайте, мы утвердили кандидатуру!

      Понедельник, 7 июля. Утро

      Лондон, Букингем Пэлэс роуд

      Хазим Татаревич был самым обычным боснийским мусульманином – исправно творил намаз, старался сильно не грешить, но, если честно, об Аллахе думал в последнюю очередь.

      И без того хватало дел. Семья и работа отнимали весь день, от зари до зари.

      Всю свою жизнь Хазим прожил в Сребренице, и был доволен судьбой. Милая, хлопотливая жена, ласковая дочь, крепкие сыновья – что еще нужно для счастья? Даже престарелого отца приютил Татаревич – дом у него большой, всем места хватит.

      Ах, до чего же было хорошо возвращаться вечером под родную крышу, слушать гомон детских голосов и радоваться утекающему дню! Тогда в комнатах звучал и хрипловатый смех самого Хазима…

      Обычно, после ужина он усаживался на веранде вместе с отцом, и они выкуривали свои трубки – молча, со смешной торжественностью, как будто следуя ритуалу.

      Хазим мог быть суровым и жестким, но близкие знали его другим – мягким и добрым, прощавшим детские шалости, исполнявшим женские капризы. Лицо Татаревича расплывалось в улыбке, а морщинки у глаз собирались в лучики…

      Но всё это было тогда, давно, словно в иной жизни. Больше Хазим не улыбается. Он не улыбается с того самого черного дня, когда английские собаки убили всю его родню. И милую, хлопотливую Гайду, и ласковую Амиру, и крепких Ильгиза с Тахиром, и старого Карима.

      Каково отцу хоронить своих детей? Лучше не знать такого…

      Татаревич продал свой дом, и уехал. Сюда, на землю своих врагов. В проклятый Лондон, пухнущий от награбленного золота и выпитой крови…

      Хазим напрягся. Королевские гвардейцы в своих дурацких медвежьих шапках важно вышагивали по аллее к Букингемскому дворцу. Толпа туристов защелкала фотокамерами, а Татаревич мрачно глянул на серую громаду королевской резиденции.

      Они там. Его враги.

      Те гаденыши, что душили Сребреницу боевой химией, всего лишь исполняли приказ, отданный то ли королевой, то ли принцем Чарльзом. В общем, змеиной семейкой Виндзоров…

      – Салям, Хазим, – сбоку пристроился Ахмет Бехоев, эмигрировавший из России, стало быть, русский.

      – Салям, – буркнул Татаревич, хотя на душе у него потеплело.

      Ахмет – настоящий друг. Он приютил вечно угрюмого боснийца, кормил его и даже одевал, а на смущенное бурчание Хазима махал рукой: «Все люди – братья! Только не каждый помнит об этом».

      А ведь реально трудно приходилось. И с работой, и с языком.

      Однако хватило полугода, чтобы собрать