Воспоминания. От крепостного права до большевиков. Николай Егорович Врангель

спит. Не буди! Сколько ночей так сидит бедняжка.

      Я снова впал в забытье.

      Когда я опять пришел в себя, Зайка, держа стакан у моих губ, плакала.

      – Это она, бедная, от радости, – сказала няня. – Попей, родимый. Ну теперь, даст Бог, поправишься.

      Я снова забылся.

      Много дней я находился как в тумане, но, когда приходил в себя, ясно видел и слышал, что происходит, и потом снова забывался. Старый милый доктор Берг щупал мне пульс, незнакомый, как цыган смуглый, фельдшер ставил мне пиявки, няня меняла компресс со льдом. На цыпочках входили сестры и Калина. Зайка всегда была в комнате. Зашла Ехида со смиренным видом, молитвенно сложив костлявые руки, подошла к постели и хотела меня перекрестить.

      – Няня, прогони! – с усилием прошептал я.

      – Идите, идите, – с испугом сказала няня. – Доктор запретил волновать. Да уходите же скорее!

      Тетка сердито оглянула ее, пожала плечами и, осенив меня крестным знамением, величественно удалилась.

      – Тоже шляется, параличная, – проворчала няня.

      Я засмеялся, в первый раз. Зайка запрыгала и захлопала в ладоши.

      – Няня! Няня! Он уже смеется! Уже смеется!

      Немного позже отворилась дверь, и на цыпочках вошел отец.

      Мне не хотелось видеть его, и я закрыл глаза.

      – Говорят, опять бредит? – шепотом спросил он няню.

      – Заснул. Тише, разбудите!

      – Какая конура! – сказал отец. – Нужно его перенести в другую комнату.

      – Теперь нельзя. Ничего, более десяти лет тут прожили.

      – Так вели хоть вынести эти сундуки. Тут повернуться негде.

      – Разбудите, – сказала няня.

      Отец вздохнул и на цыпочках вышел. В детской, видно, он никогда прежде не бывал.

      Помаленьку я стал поправляться, но переехать в другую комнату не пожелал. Вынесли сундуки, принесли удобное кресло и стол. И стало совсем хорошо; отец больше ко мне не заходил. Это я устроил через няню. Доктор заявил, что положение мое еще опасное и что ни в чем мне перечить не следует. Зайку на время освободили от уроков, и она проводила со мной все дни. Потом мы втроем начали ездить кататься в коляске, но только рысцой. Скорую езду доктор запретил. На козлах, вместо выездного Матвея, сидел Калина; он теперь был временно откомандирован ко мне, как самый надежный из всех лакеев. Это тоже устроила няня. Вообще, с тех пор, как я был болен, она одна распоряжалась моей судьбой. «Я одна ответственна перед покойницей, и я одна знаю, что ему нужно».

      Уже гораздо позже Калина рассказал мне, что он видел мое падение; он как раз был на заднем дворе. Я упал сперва на железную крышу входа в подвал и оттуда был подброшен, как мячик, на мостовую. «Я вас и подобрал и с кучером снес наверх. Еле-еле дотащили, так ноги у нас от испуга тряслись. А что наверху с господами было!»

      Ехида ездила по городу и рассказывала обо мне всем, кого встречала. Узнававшие нас во время наших прогулок знакомые смотрели на меня с ужасом. Некоторые из них даже крестились, а Транзе строго погрозил мне пальцем.

      Значительная