Двоеточие. Галина Ермошина

собранная из воздуха, косточек, якорей и молний. Молчащая, потому что вода во рту становится льдом. Вращая палочки грома, твой небесный поводырь по деревянным деревьям к бабочкам с мраморной кожей.

      Так они шли – по пыли, по тени башни, водой и солью. Голосами переворачивая страницы, держась за листик ивы, в бледную воду колодцев, в глазастые полыньи. Так они шли в одной воде, по щиколотки во времени. Лед теперь прочнее, чем лист, врастает, проверяя ветер пальцами.

      «Горькая радуга царапает осторожные тени рыб…»

      Горькая радуга царапает осторожные тени рыб, плывущие к этому острову, прочерченному мелом на ржавом побережье. Расписание рук, график произнесенной проповеди внутри горящего воздуха, заставляет птицу вспомнить кольцо стрелы, травы, воскресного чаепития в углах тишины, приготовленной к осеннему аукциону. Пальцы воды перебирают песчаное белье, обрывают нитки воздушных потоков, потом спеют вишни, и пауки свивают в кольца ночные взгляды насекомых. Капризы каната, держащего на привязи лодку – ей бы сбежать к черным шпилям вулкана. В ожогах его выдоха кованая решетка континентальной церкви, развесившей по фасаду деревьев ночные простыни.

      Где моя трава забвенья, – поет равновесие для нее по утрам, пересчитывая пуговицы у горла, ступени круглой площадки, окруженной римским воздухом, крошащимся в пальцах.

      Время расплюснуто по поверхности стола, и все равно, где оборвать фразу.

      «Огонь сворачивается внутри себя…»

      Огонь сворачивается внутри себя, город уходит вглубь. Растворяя окраины, как круги на воде. Чтобы написать свое имя, тебе его надо сначала придумать – вместе с другими именами. На камнях вырастают иглы, раскрываются в воздух и мгновенно стареют, теряются во времени. Кто теперь его хозяин – после пяти лет отсутствия? Даже строчки электронного письма становятся тоньше и бледнее, и скоро совсем исчезнут, когда закончится время памяти о письмах. Такое расстояние – исчезает, приближается к тебе, как нитка, источенная молью. Тебя съедает время, а пространство нам не помощник – ты в трех автобусных остановках – на другой стороне земли – да хоть вне земли. Исчезая медленно из прикосновений.

      «для родившегося на суше…»

      для родившегося на суше

      река была только местом,

      они плавали вместе,

      плавили ледники,

      и там, в нулевой точке,

      в глόтке каменной рыбы,

      прибитые к берегу, к жести,

      река была только местью,

      черпая легкими воду,

      если он – соль, ты – тоже,

      слизывать мел вдоль кожи,

      лба, простыни полотенца,

      наискосок от тени

      собственного моллюска,

      крошится и сотрется,

      ближе переберется

      по коже ключа, а суша —

      только предлог для свиста.

      между вторым и четвертым,

      только по четным

      он выходил из дома,

      и над ним плыли рыбы и змеи,

      и он превращался в