Надо жить. Анна Морозова

А правда, почему она не позволяла себе даже читать стихи, не то чтобы опять попробовать самой? Ответ всплыл на поверхность сразу, и он ей не понравился. Зависть. И похоже, даже не белая. «Хреновато. Ну ладно, разберемся. Еще есть время».

      Ей захотелось начать с Кормильцева, тем более что он открывал сборник.

      Углубившись в чтение, она не заметила, что на улице почти стемнело. «Хорошо, что туалет внутри, а не одинокий домик где-то в кустах». – И Настя, прихватив чашку, спустилась вниз.

      Разобравшись с душем, она сполоснулась и, накинув поверх пижамы чью-то теплую куртку, вышла на крыльцо. Опершись на перила, она смотрела в сквозные сине-фиолетовые сумерки. На фоне неба четко выделялись силуэты деревьев. «Как на японских гравюрах», – подумала Настя. Пахло какими-то цветами, и она никак не могла вспомнить, что это. Сирень еще не зацвела, да и запах другой: немножко тревожный, томящий и в то же время обещающий счастье. «Наверно, какие-то луковичные», – решила она.

      Настя стояла и смотрела, как постепенно сливаются с темнотой ветки, как меняются краски на западе, становясь все тусклее и глуше. Внезапный шорох в кустах заставил ее вздрогнуть. Но страха не было: казалось, что ничего плохого здесь с ней случиться не может. Она замерла и прислушалась. Послышалось недовольное пыхтение и фырканье. Ежик! Испугал, зараза! Настя улыбнулась и пошла спать, глотнув еще мяты.

      Заснула она почти сразу, согревшись после своей вылазки. Но потом она резко проснулась, просто за одну секунду перешла от сна к бодрствованию. Глянула на телефон: скоро два часа. В комнате было светло настолько, что виден был каждый лепесток у подснежников в стакане. «Вот надо было закрыть штору, так нет же: цвет, видите ли, слишком розовый. Зато она плотная и длинная. Как теперь засну?» Она встала и подошла к окну. Огромная луна какого-то теплого розоватого оттенка, казалось, сейчас проломит раму. «А я точно не сплю? Ну не может луна быть такой большой. Да и цвет какой-то странный, как в древней легенде». Настя сфотографировала луну, чуть разочарованно глянула на снимок и положила телефон, а сама села за круглый стол и уставилась в окно. Небо и луна. Луна и небо. «Я смотрю ей в глаза». Она все смотрела и смотрела, чувствуя, что начинает кружиться голова. Ее охватило смутно знакомое чувство: она, Настя, отдельный человек, со своим телом и внутренним миром, но одновременно она, ее тело и внутренний мир – часть всего этого огромного и прекрасного внешнего мира, причем часть вне времени. Времени, кажется, просто больше не было. Она вспомнила. Такое же чувство охватывало ее в детстве, когда она, задрав голову, смотрела на небо или на кружащиеся под фонарем снежинки. Она становилась невесомой, и казалось, еще чуть-чуть – и сможет летать. Потом, читая «Войну и мир», Настя с удивлением прочитала про свои ощущения. Да, Наташа Ростова чувствовала то же самое. Ну ладно, ребенок, подросток. Ей скоро сорок. Здесь и теперь ей скоро сорок. Это вообще законно? Чувствовать себя пазлом на огромной картине из миллиардов пазлов, разных, но одинаково необходимых, и лететь куда-то вместе. Причем все