Палач. Виктор Вальд

шаг лошади, бил по его защищенной броней верхней части бедра. Но этот едва ли не колокольный звон не мог отвлечь бюргермейстера от мысленного разговора с самим собой.

      Не решался побеспокоить главу горожан и судья Перкель. Это он еще в утренней темноте по приказу бюргермейстера собирал отряд. Сам Венцель Марцел едва стоял на ногах от излишества вина и бессонной ночи, но только что прискакавший сержант, сообщивший о прибытии людей молодого рыцаря Гюстева фон Бирка, заставил его встряхнуться и придать своему голосу уверенности. Барон выглядел не лучше бюргермейстера и при этом старался не смотреть на Венцеля Марцела.

      План по истреблению разбойников уже давно вызрел в голове бюргермейстера, был им изложен и тут же принят молодым рыцарем, который в знак согласия с готовностью откликнулся поддержать его.

      И хотя дрожь в коленях судьи, появившаяся за городскими воротами, не унималась, Перкель даже не пытался в разговоре с бюргермейстером успокоить свое сердце и тело. Ведь ему не приказывали отправляться на расправу с разбойниками. Он сам себя назначил в эту смертельно опасную вылазку. Но что поделать, ведь он судья. А еще Перкель всей душой желал избавления города от кровавых разбойников. К тому же в случае успеха предстоят судебные решения. Его решения. И о них узнают и горожане, и вся округа, и, может быть, даже император.

* * *

      Мартин тяжело вздохнул.

      Нужно было открывать глаза, переваливаться через всхлипывающую даже во сне «его женщину» и выбираться из «его комнаты». Затем сразу же идти на башню, будить ударами ног дремавших, без всякого сомнения, смотровых и начинать еще один день.

      «И хорошо, и плохо, – подумалось ему. – Хорошо, что сегодня есть своя комната и своя женщина. Плохо, что опять весь день нужно командовать скотами».

      И то и другое было неправдой.

      Это не «его женщина». Да и комната была в пользовании лишь на время. Короткое или нет, но на то время, пока не вернется капитан Иоганн Весбер.

      И потом, он совсем не командовал наемниками, а извивался ужом, хитрил, как лиса, и угодливо всматривался в наглые рожи этих скотов. И все это вместо того, чтобы по приказу отбывшего капитана требовать от воинов упражняться с оружием и без него, чистить лошадей, чинить боевое снаряжение. Но это под силу лишь капитану и его жестокой руке. Вот вернется – пусть и управляется со своими наемниками.

      А капитан вот-вот должен вернуться. И тогда он завалится в огромных сапожищах на свое подобие лежанки, подомнет под себя женщину и будет долго вдавливать ее в скрипучие доски, едва прикрытые старым матрацем с вонючей шерстью.

      После этого, уставший и вспотевший, но по-прежнему недовольный всем и всеми, капитан схватит за волосы свою подстилку и станет бить ее по лицу, допытываясь, кто пользовал ее за время отсутствия доблестного Иоганна Весбера. И тогда уже женщина капитана будет рыдать и креститься, пытаясь убедить его в том, что никто ее даже пальцем не тронул, поскольку все уважают своего главаря.