Клинок трех царств. Елизавета Дворецкая

что она скажет про то обручение. Они, эти люди, – враги Мистислава, ты помнишь? Если в его делах можно найти что-то дурное, они это найдут. И расскажут. Завтра я провожу отцов к Торлибу, а ты поедешь к ней.

      Против этого Хельмо не возражал и даже несколько взбодрился. Куда приятнее беседовать с приветливыми женщинами – ему вспомнилась дочь боярыни, ее свежие щечки, – чем с явно скучающим парнем твердить: «пойми» – «анлан», «знай» – «пел», «думай» – «шутла» и пытаться латинскими буквами записать на восковых табличках звуки чуждого языка: «эпе анланатап – я понимаю, эпе анлантам – я понял». При этих уроках присутствовал и молодой хазарин, Илисар, чья внешность так напоминала немцам ненавистных унгариев. Торлейв постоянно с ним советовался, и хазарин поправлял немцев, с трудом скрывая пренебрежение неловкостью их языков и слабостью памяти. Рихер, да и отцы негодовали про себя: дикарь, варвар, смуглый, как желудь, а туда же – смеяться над почтенными людьми, христианами, учеными монахами, подданными наияснейшего императора! «Господь зачтет нам это смирение и труды во славу Его!» – бормотал с надеждой отец Теодор, так и не научившийся различать «эп» – «я» и «эс» – «ты».

      «За год они, может, научатся сговариваться о постое и покупке барана, – сказал Торлейву Илисар, когда немцы уже ушли. – Но чтобы спорить, чей бог лучше, им придется проучиться лет десять!»

      «Я не хочу с ними сидеть, пока борода седая до колена отрастет! – с досадой отвечал Торлейв, чувствуя, что чрезмерная ученость ему опять выходит боком. – Лучше бы Свенельдич им разрешил в Козарах себе наставника найти, как они просили. Пусть бы сидели у себя в Ратных домах да твердили „эпе килтем – эсе килтен“[49]. Чем мне будут мозг проедать, балл ейс коракас»…

      Но у Мстислава Свенельдича были свои причины не допускать немцев до близкой дружбы с киевскими хазарами, а спорить с ним не приходилось.

      К Святожизне Остроглядовне Хельмо назавтра отправился вдвоем с Куно. Дома был и ее муж, Будомир, из семьи природных моравов, переселившихся в Киев после угорского погрома полувековой давности. Изначально эти роды держались князя Предслава – зять Олега Вещего мог о них позаботиться в чужой стране, а после его смерти – его детей и внуков. Поначалу заговорили об уграх: и моравы, и восточные франки не любили их одинаково, и то, что победа Оттона вынудила их прекратить набеги, порадовало потомков Моймировичей. Потом Будомира тиун вызвал по каким-то делам, и Хельмо остался с боярыней почти вдвоем: старуха, Будомирова мать, что-то вязала костяной толстой иглой, двое младших детей играли на полу. Хельмо стал расспрашивать, что слышно про обручение.

      – Мы были у Мистилава на днях, но его дочери не видели, – признался он. – Она была только в церкви. Дева редкой красоты… больше ее нельзя видеть?

      – У нас не принято так, чтобы невеста сговоренная много разгуливала. При бабках бывало, и вовсе после сговора из дому не выходили до самой свадьбы, как бы не сглазил кто…

      – Зглазил?

      – Ну, испортил черной

49

Я пришел, ты пришел.