Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия. Дэвид Маклеллан

характера, появляются новые системы, которые не ссылаются на эти выдающиеся интеллектуальные фигуры, а смотрят назад и обращаются к простейшим школам – в отношении физики к натурфилософам, а в отношении этики к сократической школе?» [111] Одним словом, выбор темы Маркса был призван пролить свет на современную послегегелевскую ситуацию в философии путем рассмотрения параллельного периода в истории греческой философии.

      Предварительные заметки Маркса к диссертации были довольно туманны, отчасти потому, что это были только личные заметки, а отчасти потому, что они часто были написаны ярким метафорическим языком, характерным для младогегельянцев, которые ощущали себя живущими в общей атмосфере кризиса и надвигающейся катастрофы. Бруно Бауэр, например, с которым Маркс поддерживал постоянную переписку во время работы над диссертацией, писал в 1840 году: «Наша эпоха становится все более и более ужасной и прекрасной» [112]. Или еще: «Катастрофа будет ужасной и должна стать великой. Я даже сказал бы, что она будет более великой и ужасной, чем та, которая возвестила о появлении христианства на мировой арене» [113]. Наиболее интересным отрывком в записках Маркса был тот, где он рассматривал философский климат, сложившийся после всемирной философии Гегеля. Философия, утверждал он, подошла к поворотному пункту: «Как Прометей, похитивший огонь с неба и начавший возводить дома и обустраивать землю, так и философия, которая настолько развилась, что посягает на мир, обращает себя против мира, который она находит. Так и сейчас гегелевская философия» [114]. Маркс считал, что гегелевская философия в силу своей широты и всеобщности стала нереальной и противоречащей миру, который продолжал быть разделенным. Таким образом, сама философия раскололась: «Деятельность этой философии тоже оказывается разорванной и противоречивой; ее объективная всеобщность переходит в субъективные формы индивидуальных умов, в которых она живет. Обычные арфы будут звучать в руках всякого; арфы Эола – только когда на них обрушивается буря. Но мы не должны позволять вводить себя в заблуждение бурей, которая следует за великой, мировой философией» [115]. «Тот, – продолжал Маркс, – кто не понимает сути этого неизбежного развития, должен отрицать возможность дальнейшего философствования после такой тотальной системы: для такого человека появление Зенона или Эпикура после такого мыслителя, как Аристотель, было бы непостижимо».

      Требовалось фундаментальное изменение направления: «В такие времена полуоформившиеся души имеют противоположный взгляд на вещи, чем настоящие вожди. Они считают, что могут возместить свои потери, сократив и разделив свои силы, и заключить мирный договор с реальными потребностями, тогда как Фемистокл, когда Афинам угрожало разрушение, убедил афинян оставить свой город и основать новые Афины на другой стихии, на море» [116].

      Далее Маркс говорит, что в такой период перед нами открываются две альтернативы – либо слабо подражать тому, что было раньше, либо