Колодец и бабочка. Елена Михалкова

– проговаривать свои тексты. Когда очередь дошла до Ильи, он встал и такое принялся читать… – Она округлила глаза. – Реальная порнуха! Мне кажется, он извращенец. Нет, я за свободную самореализацию, и вообще писатель должен быть дерзким, смелым… Но это было как-то чересчур. Любовь Андреевна его осадила. Я теперь думаю: его, наверное, из-за этого и убили? Да?

      Она с надеждой уставилась на Бабкина.

      – Это мы и пытаемся установить, – солидно сказал он.

      – Ужас! Просто ужас! – В глазах ее вспыхнул жадный интерес. – А как это случилось? Его зарезали?

      Но, кроме толстухи, больше никто не проявил интереса к обстоятельствам гибели Ильи Габричевского. И говорили о нем не столько с неприязнью, сколько с неловкостью. И вспомнить им было нечего. Нет, они не знали его друзей, понятия не имели, как он проводит досуг, они вообще тяготились им, он их высмеивал и разоблачал их писательские амбиции.

      Бабкин подумал, что в его время таких, как Габричевский, называли разболтанными. На совместных фотографиях группы Илья выглядел как подросток: тощий, рыжеватый, с мелкими чертами. Везде он вызывающе скалился и пытался пристроиться поближе к писательнице.

      Последней с сыщиками беседовала Яровая.

      – Я, к сожалению, ничего не могу сказать вам о его жизни. – Она развела руками. – Сейчас я думаю: мы ведь созванивались с ним в день его смерти… Обсуждали новое задание на следующий семинар. Невозможно поверить, что всего несколько часов спустя… Прав, тысячу раз был прав классик: внезапно смертны. Вне-зап-но. Вот в чем беда. Знаете, мне он скорее нравился. Под коркой эпатажа я видела существо, глубоко уязвленное жизнью. Он как будто всем заранее выставлял счет.

      Вблизи Яровая оказалась миловидной и молодой. «А помада-то нужна для солидности», – подумал Сергей. Она сняла очки и осторожно, чтобы не размазать тушь, прижала пальцы к векам.

      – Вы часто разговаривали? – спросил Макар.

      – В основном списывались. У нас есть группа в Ватсапе. Но Илья мог и позвонить. Откровенно говоря, он даже злоупотреблял моим разрешением. Оно касалось всех, не только его. Я несу ответственность за своих учеников… Творческие люди – существа тонкие, ранимые. К ним нужен особый подход.

      «Ну еще бы, за такие-то деньжищи», – мысленно сказал Бабкин, который помнил, сколько стоит четырехмесячный курс обучения.

      – Но я понимала, что он очень одинок. Может быть, наши семинары – это единственное место, где его принимали таким, какой он есть. У него была возможность выплеснуть свою боль, свою агрессию. Он ведь провоцировал своими текстами. Бил ими наотмашь. Да, и такая литература тоже нужна, она необходима… Боже мой, я говорю о нем как о живом! Мы не в силах сразу осознать ужасающий факт, понимание приходит с задержкой. Ближайшие часы Илья будет еще жив для меня… В этом зазоре между жизнью и смертью толпятся воспоминания, как родственники усопшего над могилой. Их концентрация невероятно велика. Именно в эти минуты и должны приходить люди вашей профессии и извлекать из наших голов искомое. Вы согласны?

      Все