Призрачная деревня. Юлия Михалева

первый дом на отшибе. Его вид воскрешал смутные образы, изгнанные годами. Скатерть с кружевами до самого пола. Цветочный венок на стене. Ряд банок на полке. Что-то липкое в ладанке, свисающей с потолка. Пёс – чёрно-белый, и глаза у него: один на чёрном, другой на белом. Он точь-в-точь, как соседский, тот, что в капкан угодил. Словно узнал, лизнул руку. Кто-то вошёл…

      Образы вдруг оборвались: будто чья-то рука забралась в голову и разом их отключила. Яшка вздрогнул.

      Ладно, будущий солдат. До осени всего ничего осталось – скоро родину защищать, а ты от страха едва штаны не мочишь. Да и чего боишься? Домов? Подсолнухов? Слов восьмилетнего Ваньки, годом позже сгинувшего в болоте? Не веришь же, в самом деле, во всю эту бабкину чушь. А если бы Любка тебя сейчас видела?

      Яшка усмехнулся – посмеялся сам над собой – и прибавил шаг.

      Эх, дождётся ли Любка? Всё же два года – немалый срок.

      Вот и дом на отшибе. Тихий, безжизненный, как всё вокруг. Яшка обошёл его – не слишком смело – но затем всё же решил приблизиться.

      Краска на стенах растрескалась, вся пошла паутиной. Одно из окон – открыто. Так и манит: загляни. А разве не за тем Яшка ближе к дому-то подбирался?

      Заглянул. Успел увидеть и стол под кружевной скатертью, и ладанку, и венок – и отпрянул с криком, едва не столкнувшись с чужим лицом.

      Сперва оно удивилось, но в тот же миг рассмеялось.

      Белое-белое лицо, белее чистой промокашки, брови тонкие. Через плечо – распущенная русая коса.

      – Заходи, раз пришёл.

      Но Яшка не просто отшатнулся – начал пятиться, делая назад шаг за шагом.

      Трещины на том белом лице, как на стенах дома. Глубокие, чёрные. Губы красные, и над ними красно, словно в крови вымазано, и застряли в ней… Комья земли?

      Но чёрт с ними, и с кожей, и с губами: глаза! Что за чудовищные глаза! В них как будто до краёв налили чернил.

      Яшка обернулся и припустил туда, где за деревьями дорога – как он отчаянно надеялся – обращалась тропинкой.

2

      Дед тесал колышек – хотел поправить забор.

      – Деда?

      Старый, сгорбленный как тот дом, увязший в земле, точно в болоте. Глуховат. Трижды пришлось крикнуть во всё горло прежде, чем обернулся. Лицо, зажаренное на солнце, всё в морщинах, скукоженное, точно печёная картошка.

      – Чего, сынок?

      Улыбнулся сердечно, обнажив пустые дёсны – только два передних зуба, жёлтые, смешно торчали вперёд – и Яшка устыдился сравнения.

      Дед его любил.

      – Деда, ты же раньше карты чертил?

      – Карпыча? Нее, не заходил, – дед продолжил работать. Руки худые, старческие, но не вровень молодым Яшкиным: не дрожали, не тряслись предательски, когда не надо.

      – Карты, дед! Карты! Ну?

      Когда-то он был… Чёрт. Яшка забыл, кем. Да и где – забыл. Такое вообще ни в жизнь не упомнишь: букв пять согласных подряд, если не все семь.

      – Давно не видал, сынок. А с чего ты вдруг? – дед шамкал, когда говорил. Попробуй ещё, пойми.

      Досада брала. Ну вот на что Яшке мог сдаться дедов дряхлый сосед Карпыч?!

      – Карты! Карты! Ты