Змеиная вода. Карина Демина

климат им категорически не подходит. Тогда я отправил их к морю. Море очень полезно детям.

      Ну да.

      Главное, правильное выбрать, не то, которое сизое и темное, дышит холодом, приносит дожди и мокрый снег. И не то, где ветер, разошедшись, поднимает тяжелые валы волн, гонит их к берегу, чтобы разбить о скалы.

      Море…

      Море бывает всяким.

      И я по нему даже скучаю. Малость. Но не настолько, чтобы вернуться на Дальний.

      – Года два они жили в Крыму. Здоровье окрепло, но не настолько, чтобы держать их в столице. Да и… у меня дела. Я и дома-то бывал редко.

      Он словно оправдывался, и за дела, и за то, что дома бывал редко.

      – А потом Надежда попросилась домой. Сказала, что в Крыму хорошо, но там все слишком чужое…

      – И ты прислушался?

      Надо же…

      – Не сразу. Мне казалось, что это каприз. Девочке было двенадцать. Я решил, что она с кем-то повздорила или еще что. Не подумай, что я сатрап и деспот…

      Я хмыкнула.

      И сатрап, и деспот.

      Может, сам по себе. Может, привычка уже, там ведь, прежде, никто не оспаривал его право принимать решения. Тем более решения-то Одинцов принимал здравые. И благодаря этим решениям мы выживали. Только в поле – это одно. И где-то он это понимает, наверняка, но избавиться от привычки сложно. Как и от страха, что если решение примет кто-то другой, случится беда.

      – Но после со мной связалась гувернантка, которая сказала, что Надежда почти все время плачет. Она сильно тоскует по дому. Что того и гляди впадет в тоску, а это может быть чревато. Я обратился за консультацией к доктору… и к менталисту. Не смотри так! Бывают нормальные адекватные менталисты, которые помогают людям…

      – Знаю, – говорю, чтобы прервать этот поток слов. – Это просто…

      – Остаточная тревожность, – Одинцов чай допил. – Так он сказал. И сказал, что знакомая обстановка действительно может помочь.

      – И они вернулись.

      – Да. У матушки отыскалась дальняя родственница, которая изъявила желание присмотреть… война многих обрекла на одиночество.

      И это понимаю, как понимает и Бекшеев. А потому протягивает руку, точно это прикосновение ко мне позволит ему убедиться, что я существую. А я касаюсь его, убеждаясь, что и он настоящий.

      Не призрак.

      Это одиночество, внутри, оно не исчезнет просто так. Оно будет сидеть, раз за разом напоминая о себе, именно тогда, когда ты расслаблен и не ждешь, когда уже почти поверил, что не один. Оно, пожалуй, и заставляет Сапожника маниакально оберегать свою семью. Оно тянет Тихоню к чужим детям, которые явно перестали быть чужими, заставляя выслушивать чужие беды, вникать, мирить, искать пути и подходы, подкупать, решать проблемы и отмахиваться от возмущения женщины, что не готова принимать такую вот помощь.

      И самого Тихоню.

      – Софья Васильевна – хорошая женщина… не смотри. Действительно хорошая. Она совершенно не похожа на матушку. Очень мягкая и добрая, такая… я бы сказал, трепетная. И девочек она приняла. А они – её.

      – И все вернулись…

      – Змеевка. Деревня