Дети Божии. Мэри Дориа Расселл

выкопал из кармана листок бумаги.

      – И как прикажешь произносить вот это вот?

      Эмилио взял листок правой, еще в ортезе, рукой и подвигал его перед собой в воздухе.

      – Прямо на тромбоне играю! Мелкие буковки теперь, хоть убей, не вижу, – с прискорбием проговорил он, но наконец понял: – Жосеба Гастаиназаторре Уризарбаррена.

      – Красота, – промолвил Джон.

      – Рассказывают, что сам черт однажды попытался выучить баскский язык, – тоном просветителя поведал Сандос. – Нечистый сдался после трех месяцев, выучив всего два слова эускары: два ругательства, оказавшиеся к тому же испанскими.

      – И как нам, простым смертным, следует звать его? – спросил Джон.

      – Джо Альфабет? – предположил Эмилио, с зевком отстегивая второй ортез. – Первое имя его звучит как Жозе. Выговорить легко: Жо-се-ба.

      Джон пару раз попробовал произнести полное имя и удовлетворился тем, чего сумел достичь, тем более что никто не ожидал, что он продвинется дальше трех первых слогов.

      – Еще он эколог. И вроде бы неплохой парень. Слава Богу и за малые милости… так? Боже… прости! Я забыл о том, что ты очень устал, – проговорил Джон, когда Эмилио зевнул в третий раз за такое же число минут. – Все… ухожу. Ухожу! Отдыхай.

      – До завтра, – проговорил Эмилио, делая шаг к постели. – И еще, Джон… я рад тому, что ты здесь.

      Кандотти радостно кивнул и поднялся на ноги, однако на верху лестницы остановился и посмотрел назад, на Эмилио, слишком вымотанного для того, чтобы раздеваться и уже повалившегося на постель.

      – Эй, – спросил Джон, – неужели ты не хочешь спросить меня о том, что я принес тебе в этой коробке?

      Эмилио не стал открывать глаза.

      – Так скажи мне, Джон, что ты принес в этой коробке? – послушно проговорил он. – Правда, мне на это насрать.

      – Письма. И прочую бумажную хрень. Почему ты не читаешь свою почту?

      – Потому что всех моих знакомых нет в живых. – Глаза открылись. – И кто, по-твоему, будет писать мне? – обратился к потолку Сандос с деланым изумлением. И немедленно восхитился пришедшей мыслью. – А что, Джон, я, наверное, получаю предложения трахнуться от бывших заключенных мужского пола!

      Кандотти фыркнул, удивленный самой идеей, однако Сандос, восхищенный несомненной абсурдностью подобного предположения, приподнялся на локтях, лицо его просветлело, вся усталость мгновенно улетучилась.

      – Мой дорогой Эмилио, – начал он и, перевалившись на спину, продолжил непристойную и чрезвычайно бойкую импровизацию на широкую литературную тему тюремной романтики, заставившую Джона задохнуться от хохота.

      Наконец, когда поток красноречия иссяк, Джон утер глаза, отдышался и воскликнул:

      – Ты ужасный циник! У тебя много друзей на Земле, Эмилио.

      – Не надо, Джон. В настоящее время из всех пороков я способен только на цинизм и сквернословие. Для всего прочего необходимы силы или деньги.

      Кандотти снова расхохотался, велел Сандосу прочитать двое четок в порядке покаяния за явным образом нечистые помыслы, помахал