Паргелий. Разрезая время. elgeteva

ухом. Вроде её нет, но этот тихий «жж… жж…» всё равно слышишь. И словно с каждой упавшей снежинкой за окном боль становилась сильнее и сильнее.

      Теперь не было той мухи – только боль, что не уже жужжит, а поглощает полностью, истощая.

      Сжимая виски, я тихо промычала, прикусив губу. Грудную клетку сдавило. Трудно сделать даже вдох – в комнате резко стало слишком душно. Боль стремительно набирала обороты. Крайне она превратилась из мелкой мухи в слона, топчущем голову. Я не очень удивилась этому событию – папа страдал от мигреней. Слишком глупо было ждать, что, родившись полностью в него, смогу избежать этого.

      С трудом поднялась с кровати – сползла, почти упала к чемодану. Одним быстрым рывком открыла его, разворошила вещи, выкидывала их в стороны, лишь бы быстрее добраться до аптечки. Заветный блистер блеснул. Вытащила одну таблетку и засунула в рот. Идти за водой? Нет, не дойду. Сидя на коленях, сложилась вдвое и запустила руки в волосы.

      Больно. Почему так больно…?

      Теряя счет времени, я сидела на полу, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, кроме боли. В какой-то момент почувствовала, как она начала уходить. Так же медленно и противно, как и пришла. Когда я была в состоянии просто дышать, то наклонилась набок. Стоило голове коснуться пола, как сознание провалилась в небытие. Ничего страннее, чем этот беспокойный сон, я не ощущала никогда: слова, голоса – мужские, женские, тирады, прикосновения – нежные, жесткие. Я не могла разобрать ничего из происходящего и даже то, происходило ли это в реальности или во сне. Грубое касание в спину, почти невесомое к лицу, шепот, крик… Всё смешалось в белый шум, где что-то разобрать – невозможно. Кроме слез – они финал сна – такие горькие, страшные, но одновременно несущие легкость и освобождение… Их я почувствовала четко и ясно.

      Когда тяжелые веки вновь открылись, я увидела пол и ножку кровати перед собой, а ворс ковра щекотал нос. В комнате мертвенно тихо и мрачно, а я одна. Поднялась, растерянным затуманенным взглядом осматривая темноту. Руки не дрожали, голова отдавалась легким напряжением, лишь как напоминание о произошедшем. На часах три ночи. Прикоснувшись к щекам, поняла, что они совершенно сухи. Теперь и слезы оказались мутным пятном.

      Перебравшись на кровать, стянула с себя одежду, закуталась в одеяло и уснула нормальным, спокойным сном, правда, недолгим.

      ***

      Следующие несколько дней прошли странно, в утомляющей прострации. Я ходила на пары, пытаясь влиться в жизнь института, иногда в библиотеку, чтобы влиться ещё и в программирование. Получалось с трудом, но кто не бьётся, тот проигрывает, а это я не любила.

      День начался также как и все семь предыдущих. Меня понемногу отпускала тревога как о родителях в целом, так и конкретно о папе, что точно до сих пор не успокоился. Тоска по Вете и любимому Берну наоборот стала сильнее, но с ней я справлялась сносно. Браслет уже практически не ощущался на запястье, но стал незаменимым.

      В данный момент я сидела на столе у института и беспечно болтала ногами, размышляя об этом всём, укладывала кирпичики