Ведьмин костёр: обожжённые любовью. Татьяна Абалова

испорчено. Потемневшие пятна крови на подоле заставили густо покраснеть.

      – Я возьму его с собой. Станет нашей реликвией, – Игорь поднес моток из алой ткани к губам и поцеловал его. Сунул в дорожную суму и надежно закрыл, чтобы не было видно ни клочка.

      Прежде чем забраться в седло, притянул меня к себе и вновь глубоко поцеловал.

      – Люблю тебя больше жизни.

      – И я тебя люблю, – еле выдавила из себя. Но не от того, что не желала признаваться. Душили слезы. Расставаться не хотелось. Если бы не родители, прыгнула бы сейчас в руки любимого, чтобы увез к себе и никогда больше не отпускал.

      – До завтра, милая.

      Блеснув белозубой улыбкой, Игорь умчался. А я нырнула в рощу, чтобы выйти к южной стороне городской стены. Здесь к воротам съезжались повозки со всей округи – до ярмарочной площади рукой подать, и стояла вечная толчея. Неяркое платье, обычный, как у многих, платок, прячущий рыжие волосы, делали меня незаметной в толпе.

      Я уже предвкушала, как кривыми улочками проберусь к княжескому терему, а там, через хозяйские дворы недалеко и до нужной двери. Быстрый шаг по деревянной лестнице приведет меня на женскую половину. Слепая старуха–приживалка поднимет голову, проводит меня бельмами глаз, как провожала всякого, кто шел мимо, и опять предастся дреме. А я проскользну в покои сестры, которая сейчас притворяется, что вместе со мной разучивает молитвы.

      Дарина обладала удивительной способностью говорить разными голосами, что многих вводило в заблуждение. Как–то даже папеньку передразнила басом, за что получила от него недовольный взгляд и выговор.

      Я подшучивала над ней. Обещала, что она без куска хлеба никогда не останется. Если лишится папенькиного покровительства, то спокойно прокормит себя в компании бродячих артистов.

      Все случилось бы так, как проходило обычно, если бы не звон колокола, оборвавшийся внезапно. Всего один удар, но сердце мое зашлось в страхе. Я подхватила юбки и понеслась к воротам. Вечно толкущийся у въезда народ тоже ничего не понял, но встревожился. Поднялся гвалт и началась давка. Все стремились протиснуться быстрей, чтобы узнать, из–за чего храмовый колокол подал такой странный знак – тренькнул и замолчал.

      Меня внесло в город вместе с толпой. Сначала никто ничего не видел, но звонкий голос, крикнувший «Смотрите!» и указующий вверх палец заставили поднять глаза. Небо быстро заволакивало дымом. Сначала белым, потом все темнее и темнее и, когда мы добежали до площади, над головами уже клубилась чернота.

      Горел храм. Распахнутые настежь ворота явили объятые пламенем суровые лики богов – Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Семарга… Богиня Мокошь еще не горела, но на дереве явно проступили янтарные капли. Точно она плакала, предвидя смуту, которая никого не пожалеет. Такой пожар не потушить, таская ведра с водой.

      – Это что же такое происходит? – надрывно спросил женский голос. – Какой супостат посмел?

      Заметно было, что дело вовсе не в случайно упавшем огарке – храм подожгли с четырех сторон. Вскоре показались и виновники. Люди разбойного