Лицо со шрамом. Ана Бозина

лежал коп, угрожавший мне. Его глаза были безжизненными, изо рта текла струйка крови. Кто-то выстрелил ему в голову.

      – Быстрее, сюда! – крикнул кто-то. Выбора не было, я рванула в сторону, откуда доносился голос. В ушах зазвенело от еще одного выстрела.

      Я думала, если в тебя стреляют, то боль будет острой – как тысяча игл, колющих в одну точку. Но почему-то испытала другое чувство: из легких вышибло весь воздух, спину жгло. Я не могла вдохнуть, ощущая себя придавленной. Хотя Чезаре Борджиа и не был катком, но казалось именно так. Как заправский квотербек, он вынес меня за барную стойку, сбивая с ног. Мы перелетели через нее вместе. Падение было неприятным: битое стекло впилось в голую спину, хотя руки Борджиа обхватили меня до встречи с полом, чтобы смягчить падение. Я слизала кровь на своих губах. Чезаре что-то шептал, внимательно меня осматривая. Правую сторону лица пронзила запоздалая боль, руками я нащупала кусок стекла торчащего чуть правее рта. Не понимая, что делаю, я выдернула его. Я знала, что отключаюсь, теряя связь с реальностью.

      – Я спас тебя, – прошептал Чезаре на ухо, все еще прикрывая меня свои телом. – Теперь ты должна мн…

      Резкий звук выстрела не дал закончить фразу.

      ***

      Когда я очнулась в больнице, передо мной лежали газеты с кричащими заголовками:

       «Стрельба на свадьбе Лукрецци. Самая кровавая бойня со времен чикагского синдиката».

      Для меня это был полный провал. Как журналист я не написала ни строчки об этих событиях, а как человек – попала в список жертв. Элизабет Моран тогда умерла.