Хозяйка Медной горы. Павел Бажов

утром в забой, – жив ли прикованный, – а там одна цепь. Забеспокоился надзиратель, запобегивал:

      – Куда девался? Как теперь быть?

      Пометался-пометался, никаких знаков нет, и на кого подумать – не знает. Сказать начальству боится – самому отвечать придётся. Скажут – плохо глядел. Вот этот руднишный надзиратель и придумал обрушить кровлю над тем местом. Не шибко это просто, а исхитрился всё ж таки, – кое с боков подгрёб, кое сверху наковырял. Тогда и по начальству сказал. Начальство, видно, не крепко в деле понимало, поверило.

      – И то, – говорит, – обвал. Вишь, как его задавило, чуть цепь видно.

      Надзиратель, конечно, поёт:

      – Отрывать тут не к чему. Кровля вон какая ненадёжная, руды настоящей давно нет, а мёртвому не всё ли равно, где лежать.

      Руднишные видели, конечно, – подстроено тут, а молчали.

      «Отмаялся, – думают, – человек. Чем ему поможешь?»

      Так начальство и барину сказало:

      – Задавило, дескать, того, Солёного-то, который нарочно в печи козлов посадил.

      Барин и тут свою выгоду не забыл.

      – Это, – говорит, – его сам бог наказал. Надо про эту штуку попам сказать. Пущай народ наставляют, как барину супротивничать.

      Попы и зашумели. Весь народ про Андрюху-то узнал, что его кровлей задавило. Пожалели, конечно:

      – Хороший парень был. Немного таких осталось.

      А он что? После бани-то спит да спит. Тепло ему, мягко. День проспал, два проспал, на другой бок перевернулся да пуще того. Выспался всё ж таки и вовсе здоровый стал, будто не хворал и в руднике не бывал. Глядит – стол опять полнёхонек, и обе ящерки на скамейке сидят, поглядывают.

      Наелся, напился Андрюха, ящеркам поклонился, да и говорит:

      – Теперь не худо бы барину Турчанинову за соль спасибо сказать. Подарочек сделать, чтоб до слёз чихнул.

      Одна ящерка – поменьше-то – сейчас соскочила со скамейки и побежала. Андрюха за ней. Привела его ящерка к другой двери. Отворил, а там тоже лестница, в потолок идёт. На потолке скобочка медная, как ручка. Андрюха, понятно, догадался, к чему она. Поднялся по лестнице, повёл эту скобочку, выход и открылся. Вышел Андрюха на горушечку, а время, глядит, к вечеру – солнышко на закате.

      «Это, – думает, – мне и надо. Схожу по потёмкам на рудник. Может, повидаю кого, узнаю, как у них там и в заводе что».

      Пошёл потихоньку. Сторожится, конечно, как бы его не увидели, кому не надо. Подобрался к руднику, за вересовым кустом притаился. Людей у руды много, а подходящего случаю не выходит. Либо грудками копошатся, либо не те люди. Тёмненько уж стало. Тут и отбился один, близко подошёл. Парень простоватый, а так надёжный. Вместе с Андрюхой у печей ходил, да тоже на Гумёшки попал. Андрюха и говорит ему негромко:

      – Михайло! Иди-ко поближе.

      Тот сперва пошёл на голос, потом остановился, спрашивает:

      – Кому надо?

      – Иди, – говорю, – ближе.

      Михайло ещё подался, а уж, видать, боится чего-то. Андрюха тогда и выглянул из-за куста, показаться хотел,