Угол покоя. Уоллес Стегнер

как должное, как мы принимаем все хорошее. Я уже перестала перебирать в уме все ужасное, что могло бы случиться и превратить это счастье в тяжкую безнадежность. Даже такую малость, как любовь Оливера к этому краю и его желание прожить здесь всю жизнь, можно было бы счесть возможным источником серьезной неурядицы в будущем. Ныне же наша память о доме, наша тоска по нем соединяет нас помимо всего остального.

      Такими приемами она извращала его сочувствие, делая Оливера как бы согласным с ее фантазией, будто Запад для них всего лишь длительная экскурсия. Между тем все дни у нее были одинаковы. Утро открывалось, как огромный глаз, дневной свет нескончаемо подглядывал за ее повседневными делами, пока не опускался вечер. Беспрерывное сияние солнца приводило ее в отчаяние, казалось чем‑то таким, на что она обречена.

      Все было во взвешенном, неподвижном, задержанном состоянии. Она жила как лунатичка, исключение составляли воскресные дни, когда Оливер мог отложить на несколько часов свою карту рудника и свои отчеты и устроить с ней пикник на горном склоне, а еще вечера, когда он приносил письма и их страницы расцветали перед ней, словно любимые лица, озаренные огнем камина. Повисшее время как будто замерло, единственными зримыми приметами перемен были чуть заметное покраснение листьев ядовитого сумаха, едва уловимое потемнение золотистых холмов. Время сочилось каплями, как вода сквозь известняк, до того медленно, что она забывала о нем между каплями. И тем не менее каждая капля, неотличимая от остальных, что‑то в ней откладывала, оставляла микроскопический осадок ощущения, опыта, чувства. За тридцать-сорок лет весь этот накопленный осадок помимо ее желания превратит мою утонченную, воспитанную как леди, общительную, полную жизни, талантливую, не лишенную наивного снобизма бабушку в западную женщину.

      Волей-неволей она набиралась опыта и делилась им в письмах, которые шли на Восток. Возможно, она потому писала так подробно, что хотела развеять горестное уныние Огасты. Возможно, просто пыталась утолить свой теперешний голод по общению.

3

      Свет раннего утра лег на горы, глядящие на восток. Она видела, как он золотил гребни, протянувшиеся к югу, и творил муаровый узор в ущельях, где перемежалась листва дубов, земляничных деревьев и калифорнийского лавра. Туман, лежавший вдоль вершины валиком ваты, белел, как сказочные облака.

      Сквозь дверной проем надшахтной постройки, за которым она стояла, видны были только головы мужчин в клети. Оливер, два его молодых помощника, два крепильщика и приезжий инженер. Низкое солнце, светившее в проем, обратило загорелое лицо Оливера в медь, а подземные лица крепильщиков в бледную латунь. Свечи на их шляпах горели почти невидимым пламенем. Оливер был повыше остальных, поэтому виднелась и его шея почти до плеч. Как отплывающий на пароходе или отъезжающий на поезде, он улыбнулся ей и помахал. Пес Чужак двинулся было к нему, но она удержала его за ошейник.

      Пахло древесным дымом и паром, воздух еще не успокоился после оглушительного гудка. Прозвучал