Огнем и вином. Хроника третья. Валентин Никора

и их сила так велика, что может быть и Марогорья уже не будет, а плач нашей души – останется. А потомки-дегенераты плюнут на нас с самой высокой колокольни и заявят, что слыхом про нас не слыхивали, а сами, как послушные марионетки снова будут играть в театре Богов паскудную пьесу бытия! Но мне надоело! Слышите вы, жалкие прихлебатели Черенбога и Дыя, – надоело жить в вашем балагане! Где они, эти ленивые боги, взирающие на нас с небес и из самых глубин ада? Почему они нежатся на подушках, в то время, как нас заставляют любить и ненавидеть, убивать и миловать. Хватит! Я не домашняя зверушка! Я – бессмертный, а значит – равный богам!

      – У-у-у… – протянул Йог. – Вот мы и приплыли.

      – Да он же пьян! – топнул ногой Лихо. – Выведите его отсюда!

      Гвардейцы сделали робкий шаг. Тут же одна из стрел, рассекая воздух, вонзилась в могучую грудь. Упырь вздрогнул, закатил глаза и рухнул на пол, вываливая наружу посиневший раздвоенный язык.

      – Убийца! – Мара бросила обвинение в лицо мятежнику, и ее зеленые глаза гневно сверкнули.

      В воздухе со всех сторон запахло магией. И тут же лучники пустили в солдат и гостей тучу смертоносных стрел. Нежить завизжала, кидаясь в разные стороны. Упыри же, выхватывая из ножен каленую медь, ринулись на врага. И завязалась бойня.

      Кащеевы приверженцы выпустили вперед мечников, а из-за их спин смертельным серебром поливали лучники. Уж что-что, а планировать заговоры министр умел!

      – Ах! – вскрикнула Мара и, всплеснув руками, стала медленно оседать на пол, но этого уже ни кто, кроме вмиг побледневшего Лиха, не заметил.

      Гости топтали друг друга, забивались под столы и стулья, пытались прыгать в окна, ныряли в потайные ходы, которых оказалось намного больше, чем можно было представить. Самые смелые швыряли в стрельцов то бараньей ножкой, то полупустым кувшином, то тарелкой с икрой белорыбицы, всем, что под руку подвернется.

      Гвардейцы с криком: «Твою мать!» – вломились в ряды противника, сломили защиту мечников и добрались-таки до лучников, обрушив на головы супостатов всю тяжесть своих палашей и яростную ненависть.

      Лучники вновь расступились и из-за их спин показались сомкнутые ряды щитов, поверх которых глядели злобные остроухие физиономии. Отряд, ощетинившийся копьями, громыхая доспехами, начал теснить гвардию внутрь зала.

      – Они Мару убили!!! – дико заорал Лихо, зачем-то пытаясь оттащить невесту в безопасное место. Его вопль перекрыл шум сражения. – Сволочи! Трусливые шакалы!

      – Ну что, встрянем, что ли? – спросил Иван княжич, до сих пор спокойно восседавший за столом с двумя другими богатырями и философски пережевывающий лосятину.

      Василиса Прекрасная, жавшаяся у стенки к бабе Яге, вздрогнула, подалась вперед, словно хотела не пустить княжича на битву (ведь какой никакой, а ухажер), но колдунья одернула ее:

      – Не лезь! Не бабье это дело. Ничего твоему Ванюшке не сделается.

      – И вовсе он не мой! – фыркнула Василиса