Кукомоя. Полина Луговцова

щицей, сверкали на солнце остатками сусального золота. Осенив себя крестным знамением, женщина собралась с духом и продолжила путь к лесу, мгновенно потемневшему под грозовым покрывалом. С каждым шагом, отдалявшим ее от поселка и церкви, становилось все страшнее: ведь всем известно, что рядом с церковью Божья защита куда крепче. Правда, люди знали, что окрестная нечисть нет-нет да и пробирается в поселок, однако надолго там не задерживается: блеск церковных куполов не дает ей разгуляться, худо ей делается, и уходит она прочь несолоно хлебавши, возвращается назад, в лесную чащобу, туда, где отродясь нога человека не ступала… или не отродясь, но, по крайней мере, с тех пор, как пошла молва о том, что в ущелье под Совиной горой поселилась злобная ведьма, а было это примерно полвека назад. Вот тогда-то и потянулась нечисть в эти края, заполонила все леса в округе и успела немало народу сгубить, прежде чем люди стали ее остерегаться и научились с нею ладить. А ладить пришлось, иначе как жить-то? К тому же все лесные дары сделались для сельчан недоступными: ни по ягоды, ни по грибы они больше не ходили, рыбу в озере не ловили, на зайцев и уток не охотились. Пришлось им задабривать нечисть, чтобы привычные блюда на столах не перевелись, ведь такую еду в сельском магазине не купишь. Но не только ради этого задабривали, а скорее, старались для того, чтобы самим не пропасть, чтобы нечисть весь поселок не сгубила.

      Так и повелось у них с давних пор: в лес шли с полными корзинами, а домой возвращались налегке – все стало наоборот, не так как у людей. В качестве даров приносили всякую всячину: домашнюю утварь, одежду, столярные инструменты и, конечно, продукты, из тех, что в лесу не добыть. Несли соль, сахар, муку, конфеты, пряники – то, что продавалось в местной лавке с громким названием «Универсам». Нечисть охотно брала все подряд, кроме денег – деньги всегда оставались лежать в том месте, где складывались дары, а остальное исчезало. Местом для подношений служила развилка трех сросшихся у основания берез. Выбрали такое место не случайно, ведь согласно поверью, развилки деревьев – это врата, через которые обитатели потустороннего мира приходят на этот свет. Для живых людей в таких развилках тоже была своя польза. Считалось, к примеру, что, если через развилку между сросшихся берез пройдут влюбленные, то век будут жить неразлучно. Развилка между осинами сулила избавление от тяжелой болезни или испуга, а если отыскать три такие развилки и пройти через них в один день, то даже смерть может отступить. Сросшиеся ели приносили удачу охотникам, и если те их находили, то неизменно возвращались из леса с добычей. Впрочем, ели давно никого не интересовали: никто из сельчан в лес не углублялся, заглядывали лишь для того, чтобы оставить дары в развилке трех берез, находившихся в десятке шагов от опушки. Ходить на охоту никто не осмеливался. Последний храбрец, дерзнувший поохотиться в окрестных лесах на зайца, вернулся в поселок спустя месяц, весь седой, а когда его стали расспрашивать о том, что с ним приключилось, бедолага лишь мычал и хрипел, тараща глаза и указывая трясущейся рукой то в сторону леса, то на Совиную гору. Он так и не смог вымолвить ни слова, а потом рухнул замертво.

      Женщина тягостно вздохнула, вспоминая тот день. Странно, что он сохранился в ее памяти в мельчайших подробностях, ведь столько лет прошло! Тогда она была девятнадцатилетней девушкой, и называли ее просто Дусей, а не Евдокией Егоровной, как сейчас. Воспоминания того времени либо стерлись начисто, либо стали тусклыми и обрывочными, и не поймешь теперь, что произошло на самом деле, а что приснилось, но только не случай с горе-охотником – о нем она помнила так, словно это было вчера. Порой трагические картины, связанные с тем событием, непроизвольно возникали в ее голове. Вот и сейчас перед глазами замаячил образ священника, побледневшего при виде покойника: именно в тот момент Дуся поняла, что ведьма под Совиной горой и лесные чудища, о которых судачили в поселке, не выдумки.

      Священник не позволил внести в церковь гроб с усопшим для отпевания, заявив, что в мертвом теле могла затаиться лесная нечисть и в таком случае храм будет осквернен. Жене охотника пришлось смириться, но Дуся слышала, как она ворчала, что священник просто-напросто испугался и придумал отговорку, чтобы не оставаться одному с гробом на всю ночь (в то время еще соблюдался обычай, согласно которому усопший должен был «переночевать» в церкви перед погребением, а утром над ним проводилось отпевание и совершались прочие погребальные обряды). Покойный охотник был первым, кого священник отпел заочно – просто произнес положенные молитвы над горсткой земли, принесенной с кладбища, и с тех пор так делал всегда. К тому же он стал запираться в церкви сразу после заката и не то что покойников, но даже прихожан туда среди ночи не пускал. Люди поначалу роптали, а потом пошла молва, что запирается священник не зря и что церковные двери все сплошь в глубоких царапинах, будто дикие звери приходят туда, чтобы поточить о них свои когти.

      От этих нерадостных мыслей страхи Евдокии Егоровны еще усилились. До лесной опушки оставалась пара шагов, и прежде чем ступить в тень тучи, зависшей над лесом, она вновь оглянулась на поселок и отыскала взглядом свой дом. Тот уменьшился до размеров спичечного коробка, но все же его вид придал ей уверенности. Возникло ощущение, что между ней и домом протянулась невидимая ниточка вроде страховки,