Фрэнк Синатра простудился и другие истории. Гэй Тализ

нем до сих пор души не чают его дети; и в то же время он свободный холостяк, который не чувствует себя старым, наоборот, заставляет стареющих мужчин ощущать себя молодыми, думать: раз Фрэнк Синатра смог, значит, это реально; конечно, им-то не по плечу, но все равно приятно сознавать, что кто-то в пятьдесят лет в состоянии провернуть такой трюк.

      Но сейчас Синатра простужен, он стоит в баре на Беверли-Хиллз и продолжает молча пить. Кажется, что он совсем далеко отсюда, в своем собственном мире; он даже не реагирует, когда из стерео в соседнем зале внезапно звучит его песня «In the Wee Small Hours of the Morning[1]».

      Эту прелестную балладу он впервые записал десять лет назад, и теперь она сподвигла молодые парочки, что сидели, устав от твиста, встать и медленно заскользить по танцполу, прижавшись друг к другу. Выверенно резкие, но при этом текучие, полные чувства интонации Синатры придают глубокий смысл простым словам: «В такие краткие утренние часы, / когда огромный мир еще крепко спит, / ты лежишь без сна и думаешь о девушке…» Как и множество его песен, ставших классикой, эта пропитана чувственным одиночеством, а когда оно смешано с полутьмой, алкоголем, никотином и полночными страстями, то становится чем-то вроде афродизиака. Несомненно, слова этой песни и других, ей подобных, заводят миллионы людей: это любовная музыка, и несомненно, под нее люди в Америке предаются любви – ночью в машинах, сжигая аккумуляторы; в коттеджах на берегу озера; на пляжах благоуханными летними вечерами; в глухих аллеях парков; в роскошных особняках и меблированных комнатах; в каютах, кэбах и коттеджах – всюду, где звучат песни Синатры и где его слова согревают, распаляют, покоряют женщин, вынуждая преступать последние запреты – их неблагодарным любовникам следовало бы поблагодарить Синатру. Его баллады облагодетельствовали два поколения мужчин, все эти мужчины остаются пред ним в вечном долгу, что иной раз может вызвать вечную ненависть. И все же вот он, собственной персоной, далекий и недоступный в час, когда в Беверли-Хиллз наступает утро.

      Две холеные блондинки за тридцать, упрятавшие зрелые тела в облегающие темные костюмы, скрестив ноги восседали на высоких табуретах и слушали музыку. Потом одна вытащила из пачки «Kent» сигарету, и Синатра проворно подсунул под нее свою золотую зажигалку; женщина взяла его за руку, посмотрела на пальцы – грубые, узловатые, мизинцы оттопырены и с трудом сгибаются из-за артрита. Одет Синатра был, как всегда, безукоризненно: консервативный костюм-тройка стального цвета на кричаще-яркой шелковой подкладке; в начищенных до блеска английских ботинках, казалось, сверкают даже подошвы. Еще он носит – это всем известно – черную накладку на лысину: ни за что не скажешь, что парик; таких у него шестьдесят штук, и за всеми тщательно ухаживает неприметная седовласая женщина; упрятав паричок в крохотный мешочек, она следует за Синатрой по пятам во время его выступлений и получает за это четыреста долларов в неделю. Самая выдающаяся черта в лице Синатры

1

«В такие краткие утренние часы». – Здесь и далее примечания переводчиков и редактора.